Рота, подъем!

Ханин Александр

Под крики какого-то пьяного парня: "Духи, вешайтесь!!" – мы забрались в вагоны поезда, идущего в нужном нам направлении, стараясь разговорить сопровождавшего нас капитана и двух сержантов.

Военнослужащие не сильно растекались в повествованиях, все больше отмалчиваясь или говоря общие фразы. Узнав, что ехать нам всего часов семнадцать и что по приезду придется сдать все, что нам положили с собой родители, мы, съев часть из положенных нам близкими припасов, заснули под мерный стук колес.

Поезд покидал Ленинград, увозя нас от родных и близких на два долгих года. Нам предстояло стать солдатами советской армии, забыв на весь срок свои дома, своих любимых, свои привычки и желания. Но в тот момент

мы еще не осознавали происходящее. Мы тихо спали на полках плацкартного вагона. А поезд все стучал и стучал колесами по железным рельсам самых длинных в мире железнодорожных путей сообщения.

Распределение

Город Ковров Владимирской области, знаменитый тем, что именно в этом месте жил создатель российского, а позже советского оружия, легендарный Дягтерев, был небольшим, провинциальным населенным пунктом, где проживало около ста пятидесяти тысяч человек.

Невысокие, чаще деревянные, чем каменные, одно-, двухэтажные постройки обшарпанного вида, свидетельствовали о далеко не богатых жителях этого городка. Вид станции, выкрашенной в зеленый цвет с желтым треугольником под крышей и большими часами, напомнил мне использованную Рязановым основную декорацию в фильме "Вокзал для двоих". Только Басилашвили я себя не чувствовал. Нас выгнали на перрон, в очередной раз пересчитали, устроив громкую перекличку, и мы двинулись по пыльной дороге далеко не через центр города в часть.

Пыль дороги забивалась в обувь, один наступал другому на пятки под громкие окрики сержанта. Призывники крутили бритыми головами во все стороны, как будто старались запомнить дорогу, чтобы вернуться по ней в скором времени. Собаки лаяли за оградами частных домов, бабки сплетничали, сидя на скамейках, дети катались на велосипедах, а будущие защитники шли, перемешивая дорожную пыль. Проселочная дорога, бегущая между убогими, местами покосившимися, домами с крашеными заборами и высокими елями, уперлась в колею из серого потрескавшегося асфальта.

– Вон там, – показал сержант рукой, – третье КПП. Но через него мы идти не можем, так как дорога пойдет мимо штаба дивизии и офицерского городка.

– Нам туда входа нет?

– Закон солдатской жизни: "Подальше от начальства и поближе к кухне". Запомни, сынок, пока я жив. Хотя в городе и кормят лучше, и

"стекляшка" там.

Мы прошли вдоль высокого бетонного забора, увенчанного многорядным ожерельем из колючей проволоки, и подошли к кирпичной будке и огромным железным воротам с красной звездой, тут же раскрывшимся перед нами, словно давно ожидающим молодых призывников, приглашая их на территорию учебной дивизии. Провожавшие нас ухмыляющиеся взгляды солдат и сержантов многонациональной армии и выкрики "новенькие", "духи пожаловали" не радовали. Внутри что-то сжималось в ожидании последствий. С кем-то из встречавшихся на дорожках многотысячной дивизии нам предстояло служить в дальнейшем, а кто-то мог пропасть из нашей жизни навсегда. Мы прошли мимо ровно стоящих лавочек рядом с вкопанными деревянными столами, предназначенными для кормления солдат домашними булочками и пирожками сердобольными мамами и бабушками, посещающими часть, мимо казарм "спецов", как их окрестил сержант, мимо здания тренировочного комплекса батальона автомобилистов, за которым виднелся дивизионный плац и спортплощадка. По другую сторону дороги за забором из колючей проволоки под смотровой вышкой ходил вооруженный автоматом часовой, охранявший длинные узкие бараки, похожие на склады. Мы прошли мимо низкого помещения означенного сержантом, как "караулка", мимо еще одного плаца, по трем сторонам которого стояли четырехэтажные корпуса казарм, а с четвертой архитектурный армейский дизайн венчала двухэтажная столовая, и подошли к широкому одноэтажному

спортзалу.

– Товарищ сержант, а штаб полка где?

– Тебе уже в штаб полка надо? Быстр. Не спеши – успеешь. Он с другой стороны казарм. Там еще крутой тренажерный комплекс рядом стоит… только пользоваться никому не дают.

– Почему не дают?

– Чтобы не сломали.

– Зачем нужен комплекс, которым никто не пользуется?

– Им не пользуются – его показывают. Не удивляйся. В армейской жизни нет логики.

На моем лице было нескрываемое удивление. Я не знал, что это состояние не только не пройдет за все время моей дальнейшей службы, но месяц от месяца будет все больше усиливаться, давая место новым неизгладимым впечатлениями. Армия не пользуется логикой. Армия использует приказы старших командиров и начальников, стараясь максимально создать условия для преодоления тягот и лишений, к которым солдат должен быть готов изначально. Всего этого я в тот момент не знал и идеалистически верил, что метла для того, чтобы подметать, автомат для того, чтобы воевать, а тренировочный комплекс для того, чтобы тренировать, и уж не в коем случае не для того, чтобы демонстрировать его наличие, не подпуская к нему курсантов.

Даже не представляя себе, насколько ошибочен мой взгляд, я остановился.

– Давай, давай. Шевели коленками. Не задерживай, проходим все в зал. Не тормозим.

Команду снова пересчитали, и пожилой капитан, облегченно вздохнув, сказал:

– Все, теперь можно идти поспать. Пусть вами другие занимаются.

Вольно. Садись!

Сидеть нам не дали. Очередное построение не заставило себя долго ждать:

– Ножи, заточки, вилки, любой колюще-режущий инструмент выложить перед собой, – скомандовал прапорщик.

Несмотря на то, что подобные указания мы слышали, начиная с

Ленинграда, на пол снова посыпались разного вида режущие инструменты. Прапорщику этого показалось мало:

– Я сказал выложить ВСЕ!!! – проорал он, и двое его помощников-сержантов двинулись к строю. Их не пугало, что призывников было больше 150 человек, они знали, что за ними власть и армейский опыт.

– Все, что есть в карманах, выложить перед собой на пол, тупоголовые,- была следующая команда прапорщика, и новая порция перочинных ножей была собрана его подчиненными.

– Вы прибыли служить, сынки, – продекларировал прапорщик, – и армия вам даст все, что будет необходимо. Поэтому все булочки, пирожки и прочее, приказываю уничтожить прямо сейчас. Все не съеденное будет выкинуто. У вас двадцать минут. Время пошло, осталось пятнадцать.

Самые сообразительные начали быстро развязывать свои сумки, доставая колбасу, яйца, курицу – все то, что осталось из домашних припасов, выданных заботливыми родителями своим чадам в дорогу.

Мгновенно рядом оказывались солдаты и сержанты в форме и, доказывая старшему спортклуба, что они самые близкие земляки, пытались выклянчить, выпросить или украсть продукты. Не прошло и четверти часа, как прапорщик громко прокричал:

– Хватит! Не жрать сюда приехали. Все скоропортящиеся продукты – в пакет.

К скоропортящимся продуктам сержанты отнесли… все. То есть все, что могло быть съедено, было ими собрано в пакеты. Наши сумки или рюкзаки сразу полегчали, но нас это не расстраивало. Все находились в напряжении и ждали дальнейшего распределения места службы. Еще в поезде я познакомился с ребятами из своего и соседнего купе, и мы решили держаться вместе. Вера в земляков была одним из еще не прочувствованным до печенок, но уже понятным для нас правилом. Мы были уверены, что одновременно пятерых, пусть только начавших свою службу солдат, старослужащие деды, которыми пугали нас всю дорогу, не будут домогаться, и, когда к нам, сидящим на длинной спортивной лавке, подошел молодой лейтенант с двумя перекрещивающимися пушками в петлицах, мы были, как одна дружная семья.