Ротмистр Гордеев 3
Шрифт:
— Держись… тесь за мной, Софья Александровна.
— Николя, мы одни. К чему субординация? Мы знакомы столько лет…
— Хорошо, Соня.
Отодвигаю и придерживаю ветки за собой, чтобы не хлестнули ненароком спутницу. Револьвер держу наготове. Соня, впрочем, тоже. Прислушиваемся ко всяким подозрительным звукам. Но пока ничего не настораживает, да и амулет молчит, не подаёт признаков жизни.
Тихие конские всхрапывания — словно неожиданный гром. Я от неожиданности чуть не открываю огонь в направлении звуков. Но
Ага, вот и место засады — примятая трава, брошенные в качестве подстилок попоны, рассёдланные и стреноженные кони хрумкают овсом из надетых на морды торб. Три лошади — коновода, стало быть, нет. Трое «хунхузов» — три лошади.
А «колобок»? Видимо, своим ходом.
— Господи… — еле слышно шепчет Соня, глядя вглубь кустов.
Там стоит еле слышный гул, и роятся мухи. Множество мух…
Ох, не стоило тебе глядеть в ту сторону! Три тела в офицерских мундирах. Русских мундирах. Два пехотных поручика и подполковник-артиллерист. Наши предшественники на дороге. Повезло им меньше, чем нам с Соней. Так, не пешком же они шли…
А вот и лошади, вернее то, что оставил от них прожорливый нуппеппо. Внутренности и кости с остатками мяса и сухожилий. Основной мушиный рой — на них.
Со стороны дороги тихий шорох. Успеваю приложить указательный палец к губам, призывая Соню сохранять максимальную тишину, сам осторожно разворачиваюсь…
На нас смотрят дуло пяти винтовок.
— Ага! Попались разбойники! Руки вверх!
— Спокойно, братцы, свои, — держу руки так, чтобы казачки видели мои мирные намерения, и что я не собираюсь пускать в ход свой револьвер. — Ротмистр Гордеев, командир эскадрона особого назначения Второй кавалерийской бригады. Со мной вольноопределяющаяся Серебрякова, наш санинструктор.
Казаки опускают винтовки.
— Виноваты, вашбродь, не сразу признали. Вахмистр 2-го Аргунского полка Митрохин. Со мной казаки Вотяков, Ларионов, Курдюмов и Тырымов. Там на дороге разбойники китайские мертвяки и чудище непотребное. Это вы их с барышней?
— Мы. Только это не хунхузы, японцы переодетые. Засада. — Киваю на трупы наших несчастных предшественников на дороге. — Вот, подполковнику и двум подпоручикам не повезло.
Казаки снимают папахи, крестятся.
— Упокой, Господи, души воинские…
Мы с Соней тоже крестимся и шепчем молитву.
— Вахмистр, карандаш и бумага есть?
— Имеются, вашбродь. Только не обессудьте…
Казак протягивает мне огрызок химического карандаша и довольно мятый неровный лист бумаги.
Быстро набрасываю краткий рапорт о произошедшем на дороге для Николова. Упираю на то, что обе диверсии: и тигр-оборотень, и засада на дороге — звенья одного хитроумного вражеского плана, призванного помочь японскому наступлению и посеять панику и неразбериху в управлении нашими боевыми частями.
Эх… узнать бы, кто у японцев такой умник по части диверсий. Ну,
Ещё раз пробегаю текст глазами. Вроде всё написал, что имел сказать многоуважаемому Сергею Красеновичу.
— Рапорт надо доставить в штаб, подполковнику Николову из Управления 2-го генерал-квартирмейстера Главного штаба. В контрразведку, — уточняю я. — Найдёшь, кого послать?
— А то? — Вахмистр поворачивается к своим казакам, — Тырымов!
Тырымов прячет рапорт в папаху, козыряет и исчезает в кустах.
Мы с Соней и казаками выбираемся на дорогу, когда топот коня нашего гонца тает за поворотом. Лошадка Сони, как ни в чём не бывало, щиплет травку на обочине, переступая копытами.
— Господин ротмистр, — при посторонних Соня обращается ко мне по уставу. — Мы ведь сможем ехать вдвоём на моей лошади?
— Полагаете, Боливар вынесет двоих?
— Боливар?
— Не обращайте внимания, неудачный каламбур… — похоже в этом мире О’Генри ещё не написал свой знаменитый рассказ[1].
Беру лошадку Сони за повод, и в этот момент моя спутница внезапно начинает оседать. Еле успеваю подхватить девушку, не давая ей упасть на землю. Бледная, аж с прозеленью, глаза закатились, дыхание редкое.
— Соня! Сонечка!
Господи, что с ней? Неужели мясо проклятого нуппеппо так подействовало? Ведь сам же ей предложил попробовать!
Хм… но, со мной всё в порядке, даже чувствую себя бодрячком, несмотря на ранение, потерю крови, отдавленную павшим в бою конём ногу и общую усталость после всех бурных событий этого суматошного дня.
Вахмистр деликатно кашляет в кулак.
— Что, Митрохин?
— Вашбродь, барышня, берегиня?
— Ну, да. Есть такое дело.
— Лечила вас? — казак показывает на моё окровавленное плечо.
Утвердительно киваю.
— Так у них так бывает. Видать, много сил в ваше лечение вложила. Это как сон. Оклемается, всё будет в полном упорядке.
— Откуда знаешь?
— У меня бабка берегиней была. Так у ней завсегда так было.
— Спасибо, успокоил, братец.
Вахмистр с ещё одним здоровенным казаком, этакой верстой коломенской, Курдюмовым, вроде, помогают мне. Поддерживают Соню, пока я взбираюсь в седло, а затем поднимают её ко мне.
Втроём пристраиваем девушку на лошадиный круп прямо передо мной. Бережно поддерживают такую приятную и дорогую сердцу ношу.
— Курдюмов, сопроводи их благородие до места. И гляди в оба по сторонам. Неизвестно какие ещё сюрпризы впереди на дороге могут ждать.
Ох, вахмистр, ох, спасибо тебе!
— Благодарю. Митрохин! Удачи вам в бою.
[1] «Деловые люди», рассказ О’Генри, в котором прозвучала эта «историческая фраза» — «Боливар не вынесет двоих», будет напечатан только в 1910 году. А на русский язык впервые его переведут аж в 1923.