Ротшильды. История династии могущественных финансистов
Шрифт:
Натана хоронили в Лондоне с королевскими почестями. Тело подняли вверх по Темзе на специальном пароходе. Затем его перевезли, нет, не в его дом, а в его деловую резиденцию – в Нью-Корт. Процессия из ортодоксальной синагоги направилась на кладбище в Ист-Энде, толпы народа затопили улицы. Никогда частное лицо не хоронили с такими почестями, и никогда за катафалком частного лица не следовало столько прославленных людей. Группа сирот-евреев, живших на содержании Натана, сопровождала процессию, распевая псалмы. Братья и сыновья Натана шли вслед за гробом. Согласно еврейской традиции, женщины не участвуют в процессии, они остаются дома, сидя в затемненных комнатах. Далее шли представители высших эшелонов власти: лорд-мэр Лондона, шерифы,
Надпись на могильном камне Натана ничего не скажет вам о его богатстве, знатности или могуществе. Она гласит: «Натан Майер Ротшильд: родился во Франкфурте-на-Майне 7 сентября 5537 года (или 1777 года по христианскому летоисчислению), третий сын Майера Амшеля Ротшильда, человека известного и почитаемого, чьему добродетельному примеру он всегда следовал».
И при жизни, и после смерти каждый великий Ротшильд был только частью Семьи, одним небольшим фрагментом. И при жизни, и после смерти он оставался инструментом, служившим воплощению династического принципа, положенного в основу семейного дела патриархом – их отцом. Натан в своем завещании, так же как раньше сам Майер в своем, призывал своих сыновей приложить все силы для сохранения единства Дома. Так же как и в завещании Майера, наследниками фирмы становились только сыновья. Ни дочери, ни их мужья не имели своей доли в деле и не могли оказывать влияния на ее деятельность. (Дочери получили значительную сумму – по 100 000 фунтов, или около миллиона долларов, – каждая вдобавок к приданому и огромным суммам, которые Натан передал им при жизни.)
Так же как и Майер, Натан последовательно избегал в завещании указаний на размеры своего состояния. Следовало поддерживать не только неприкосновенность состояния, но и конфиденциальность.
«Я требую, – писал Натан в своем последнем документе, – чтобы исполнители завещания, так же как и все родственники во Франкфурте или Лондоне, объединили свои усилия для четкого исполнения моей воли, изложенной в завещании, и не обращались ни за какой дополнительной информацией, а также не требовали предъявления какой-нибудь бухгалтерской отчетности».
В своем письме Соломон сообщает, что сыновья Натана проявили образцовую солидарность и взаимопонимание, так же как в свое время их отец и дяди.
«…не будет никаких изменений…» – писал он.
Но некоторые изменения неизбежно должны были произойти. Клан еще плотнее сомкнул свои ряды и продолжал двигаться к поставленной цели. Только цель несколько изменилась. В течение первых четырех десятков лет XIX века Ротшильды были великими завоевателями. Затем, и в наше время, они стали великими сеньорами. Трое из братьев Натана принадлежали к старой школе. Они были скорее добытчиками, а не обладателями. Джеймс, самый молодой из них (он был всего на десять лет старше своего старшего племянника), соединил в себе оба качества – он был и завоевателем, и сеньором. Автоматически, но отнюдь не случайно он и возглавил клан.
Случилось так, что незадолго до смерти Натана Джеймс построил для себя дворец, достойный предводителя великого клана. Генрих Гейне, побывавший на его открытии, так описал его в своем письме от 1 марта 1836 года:
«Вчера был изумительный день для высшего парижского света; сначала мы присутствовали на премьере долгожданный оперы «Гугеноты» Мейербера в Гранд-опера, а затем на первом балу в новом доме Ротшильда. Я пробыл там до четырех часов утра и до сих пор не ложился спать, поэтому у меня просто нет сил, чтобы дать Вам подробный отчет об этом празднике, о величественном новом дворце, построенном в стиле ренессанс, который заставляет гостей замирать от восхищения и удивления. В этом дворце собрано все прекрасное, что мог произвести век шестнадцатый и оплатить век девятнадцатый. Только на отделку дворца ушло два года непрерывной работы. Это Версаль абсолютного финансового монарха… Как и на всех приемах Ротшильдов,
Если бы Джеймс среди созданного собственным трудом сверкающего великолепия хоть на минуту забыл о том, как в детстве ему приходилось пробираться по Еврейской улице, мир тотчас бы напомнил ему об этом. Грубая жизненная сила, которая в свое время помогла подняться ему, теперь просыпалась снова – уже в других людях – и в самом ближайшем окружении. Совсем рядом пробуждались силы, которые готовы были доказать, что даже для Ротшильдов жизнь – это не бал, это джунгли.
Грабеж века
Пословица гласит: «Великие воины порождают великих соперников». Ротшильд внес в эту пословицу некоторое усовершенствование – он не только порождал великих соперников, он нанимал их на работу. Как заметил Гейне, основатель Французского дома обладал редким даром извлекать прибыль из талантов окружающих. Но, как и другие искусные эксплуататоры людских ресурсов, Ротшильд не учитывал человеческой природы тех, кого нанимал на службу. Нетрудно встроить человеческие способности в строгие рамки кадровой ведомости – но как встроить туда эго каждого работника? Эго далеко не всегда поддается учету и контролю – оно может восстать, подавить деловые качества, и тогда вместо талантливой лояльности вы получаете талантливый бунт. За десять лет Джеймс умудрился воспитать двоих талантливых бунтовщиков.
Первый представлял менее серьезную опасность, но удар, нанесенный им, пришелся ниже пояса. Среди многочисленных протеже Джеймса был некий стройный, изящный молодой человек по фамилии Карпентье. Джеймс ценил его очень высоко, проникся к нему доверием и, пожалуй, нежностью. Он не только прекрасно справлялся с бесконечными колонками цифр, но обладал прекрасными манерами и тонким чувством юмора, что и привело его очень быстро на пост главного бухгалтера Северной железной дороги. Джеймс стал приглашать блестящего молодого человека в свои деловые поездки и даже на некоторые менее официальные приемы во дворце Ротшильдов. Молодой человек был везде хорош и везде к месту – и за счетами в черных нарукавниках, и за роскошным обеденным столом в парадном костюме, и в карете в качестве собеседника во время утомительного долгого переезда. Наш пострел везде поспел – виртуозно сводил баланс, виртуозно острил.
Однажды (шел сентябрь 1856 года) Карпентье попросил отпуск на четыре дня. Джеймс охотно его предоставил. Патрон и подопечный имели вполне доверительную, ставшую исторической беседу, содержание которой дошло до наших дней, поскольку она предшествовала событиям чрезвычайным. Джеймс сообщил, что только что закончил процесс оформления прав на дополнительную линию железной дороги.
– Когда новости попадут в газеты, – добавил Джеймс, – все будут говорить, что Ротшильд стал еще на сотню миллионов богаче.
– Господин барон, – ответил Карпентье со смесью почтительности и легкой иронии, – не могли бы вы предоставить мне из этих мифических ста миллионов тридцать настоящих?
Барон благодушно расхохотался и, движимый самыми теплыми чувствами, протянул молодому человеку свою тяжелую золотую цепочку на память об этом дне. Молодой человек искренне поблагодарил своего патрона и отправился в отпуск.
Он не вернулся. Сначала на его отсутствие не обратили серьезного внимания, но пришел день расплаты. Вернее, день выплаты зарплаты, которую выдавал всегда один и тот же человек – Карпентье. Служащие выстроились в очередь – но касса не открывалась. Послали к Карпентье домой – квартира главного бухгалтера была пуста. Был допрошен брат Карпентье, но он также ничего не знал и был чрезвычайно обеспокоен отсутствием родственника, а также кое-чем другим. Брат получил по почте золотую цепочку барона – прощальный подарок.