Ротшильды. История династии могущественных финансистов

Мортон Фредерик

Для полноты картины этим троим, патрицию-банкиру, баронету и спортсмену, не хватало еще одного важного элемента – эстетизма. Этот недостаток восполнял четвертый брат, Натаниэль, инвалид, живший в Париже. Натаниэль получил травму на охоте и был частично парализован, что не помешало ему собрать прекрасную коллекцию предметов искусства, вести блестящий аристократический салон и управлять виноградниками Мутон в Бордо (Натаниэль захотел иметь собственную марку вина и приобрел эти виноградники).

Каждый из братьев возглавлял какое-то направление общественной жизни викторианской Англии. Начнем со старшего, Лайонела. Первое, о чем следует

рассказать в данном случае, – это парк Ганнерсбери. Когда-то здесь жила принцесса Амелия, дочь Георга II. Незадолго до смерти, в 1835 году, Натан Ротшильд купил это загородное имение, но приобрело свой истинный облик оно только после того, как перешло к Лайонелу. Парк Ганнерсбери стал одной из самых роскошных резиденций Англии, сравниться с которой могли только королевские владения.

Помимо обязательных парков и озер с лебедями там была выстроена итальянская вилла, все дорожки парка освещались самым причудливым образом, огромные цветочные клумбы в виде увитых гелиотропами корзин, вьющиеся розовые лианы и резные скамьи украшали ландшафты. В поместье был разбит огромный японский сад с ручейками и речками, зарослями гигантского тростника и каменными мостиками, пальмами и храмами.

– Изумительно, – восхитился посол японского императора, когда впервые осмотрел парк, – у нас в Японии нет ничего подобного.

Приемы, которые устраивал Лайонел, всегда проводились только на таком высоком уровне.

«Эти банкеты по роскоши и изысканности не уступают приемам в Виндзоре и Букингемском дворце», – писал Дизраэли.

Событием сезона стал «сельский праздник», который устроил Лайонел в честь герцога и герцогини Кембриджских и герцогини Глостерской в июле 1835 года. Герцоги, принцы, дипломаты и набобы из Сити, а также 500 гостей, представляющих избранное общество, обедали в палатках, расставленных по паркам, прогуливались по освещенным бесчисленными цветными фонарями аллеям, слушали музыкантов и певцов, виртуозов из пяти европейских столиц.

После революции 1848 года изгнанный с родины цвет французской аристократии нашел здесь утешение. Здесь бывали и герцог Шартрский, и герцогиня Орлеанская, и граф Парижский. (Все меняется в этом мире – и ничего не меняется. Прошли годы. И за пять месяцев до окончания этой книги графиня Парижская посетила грандиозный праздник под открытым небом, устроенный баронессой Эдуард де Ротшильд.) Приглашение с готовностью принял и кардинал Вайсман – поговаривали, что это было сделано в знак протеста против папских установлений, которые в середине XIX века предписывали евреям жить в гетто. Кардинал, совершенно того не желая, вызвал вспышку религиозного конфликта между христианами – причем в еврейском дворце. Протестант отказался занять место за столом рядом с его католическим преосвященством.

В 1857 году в парке Ганнерсбери состоялись торжества по случаю бракосочетания старшей дочери Лайонела, Леоноры. Как писал один из репортеров, она была «очаровательна… с влажными миндалевидными глазами, с нежным лицом цвета чайной розы…». Леонора считалась одной из выдающихся красавиц того времени, ее ставили в один ряд с герцогиней Манчестерской, леди Констанс Гросвенор и миссис Балкли. Женихом Леоноры был (по мнению Семьи) тот единственный во всей вселенной молодой человек, который был достоин поднять ее свадебную вуаль. Это был Альфонс, ее кузен и будущий глава Французского дома. На свадьбе играл оркестр лейб-гвардии. Цвет европейской знати прибыл поздравить молодую

чету, и церемония была поистине грандиозной. Французский посол сказал тост в честь невесты. Его примеру последовали оба премьер-министра Англии (ушедший в отставку и пришедший ему на смену, лорд Джон Рассел и Бенджамин Дизраэли).

– Под этой крышей, – сказал Диззи, со свойственным ему вычурным красноречием, – мы приветствуем семейство Ротшильд – имя, известное в каждой европейской столице и в каждом уголке земного шара, – семейство, прославленное не столько своим богатством, сколько незапятнанной репутацией, прямотой и честностью и гражданской ответственностью.

Прошло восемь лет, и Лайонел выдал замуж свою дочь Эвелину. Но церемония состоялась уже не в Ганнерсбери, а в его новом особняке на Пикадилли, 148. Жених, разумеется, был опять «единственный во всей вселенной молодой человек, который был достоин…», то есть в данном случае кузен Эвелины, Фердинанд де Ротшильд, сын главы Австрийского дома. Среди подружек невесты были представительницы таких прославленных семей, как Монтгомери, Леннокс и Боклерк. Заздравный тост произнес первый лорд адмиралтейства, и Диззи, как всегда, щедро рассыпал свое красноречие.

Эта церемония также была не лишена пикантных подробностей. Мать Фердинанда, старшая дочь Натана, представительница британских Ротшильдов, покинула своего супруга, Ансельма Австрийского, и вернулась на родину. Дело было в том, что глава австрийского клана коллекционировал любовниц с не меньшим рвением, нежели железные дороги. Супружеский конфликт никак не сказался на семейной солидарности – об этом свидетельствовало присутствие на церемонии австрийской ветви Семейства и австрийского посла.

Второй забавный момент стал широко известен и позабавил евреев по всей Англии. Он свидетельствовал также о спокойном отношении Ротшильдов к ряду острых проблем. Бенджамин Дизраэли, впоследствии лорд Биконсфилд, был крещеным евреем, и отец невесты не мог удержаться от того, чтобы не поддеть его в тот момент, когда кантор собрался произнести свои благословения.

– Бен, – громко произнес Лайонел, – здесь, на свадьбе, так много вас, христиан, что наш кантор пришел в недоумение – то ли ему просто прочесть молитву, то ли спеть, как полагается в синагоге?

Многочисленная аудитория замерла, но Дизраэли оставался невозмутим.

– Пожалуйста, пусть он споет, – ответил он, – я так люблю старомодные мелодии.

Новый особняк Лайонела стоял по соседству с Апсли-Хаус, резиденцией герцога Веллингтона, и очень скоро стал пользоваться еще большей известностью. Это был шестиэтажный дом, эдакий викторианский монстр с широкими мраморными лестницами, огромной бальной залой, не уступающей по размерам королевской яхте, с роскошными шелковыми занавесями, с вереницей гостиных и салонов, поражавшей изысканной отделкой мрамором, золотом и пурпуром. Обстановка по роскоши не уступала отделке. Особо следует отметить серебряный сервировочный стол, выполненный Гаррадом и весящий около десяти тысяч унций, а также роскошный фарфоровый сервиз, частично расписанный Ле Белем. Точно такой же Семейство преподнесло королеве Елизавете в честь ее бракосочетания. С крыши здания открывался непередаваемой красоты вид на Гайд-парк и Грин-парк. Герцог Веллингтон приказал установить его железный стул на крыше, конечно, на крыше его собственного дома, и частенько сидел там, наблюдая, как маршируют его отряды, и оставаясь для них невидимым.