Рояль в горах
Шрифт:
Вернулся Чистов затемно. На столике обнаружил кувшин молока и тёплый ещё каравай. На топчане громоздился огромный тулуп. С наслаждением поел при льющем в оконце ярком свете луны и вытянулся под тёплой овчиной.
И приснился ему странный сон: будто идёт по лунному лучу неземной красоты женщина. Обнажённое тело прикрывают только длинные светлые волосы. Она льнёт к Диме руками, ногами, губами, и он подаётся навстречу её отчаянным ласкам… Вместе они на огромных качелях взлетают к небу и падают вниз… Взлетают и падают, взлетают и падают… В сладком
А когда вынырнул в реальность дня, Вали рядом уже не было.
Она развешивала во дворе постиранное бельё. Глянула чистыми ясными глазами, поздоровалась ласково:
– Доброе утро.
Дима подошёл, обнял, уткнулся в волосы, закрученные на затылке в большой пучок, вдохнул травный запах:
– Почему ты их днём не распускаешь?
– Не надо. Мешают.
– А я тебя во сне видел…
Валя улыбнулась:
– К непогоде, должно быть. Ступай в дом, там каша на столе.
Снова взялась за бельё. Сосредоточенно доставала мокрые вещи из таза, встряхивала, прицепляла на верёвку – словно отгораживалась от Димы.
Уходить ему не хотелось.
– Угу. Спасибо. Тебе помочь? Может, воды принести…
– Нет, не нужно, мы с Толей сами справляемся.
Дима крутился возле Вали, а она гнала его, беспокойно оглядываясь.
– Иди, делай своё дело, рисуй.
– Ты как будто боишься кого-то.
– Не надо, чтобы Толя нас видел.
– Он же тебе не муж и не сын.
– Зато я ему – всё.
– Где его так?
– В армии.
Отвечала Валя неохотно, и Дима прекратил расспросы. Собрал этюдник, пошёл к монастырю.
У живописных руин уже сосредоточенно трудились Зорин и Полева.
– Что-то ты долго дрыхнешь, – Игорь вгляделся в лицо приятеля. – И лыбишься, как придурочный. Ну-ну… Может, тебе лимончик зажевать?
– Зачем?
– Затем, что на тебя смотреть больно: сияешь, как солнце.
– Иди ты, – отмахнулся Дима.
Подошла Лена, поинтересовалась тревожно:
– Ещё не прибил тебя малахольный братец?
– С чего бы? Он смирный.
– Да? А моя хозяйка говорит – буйный. Прошлым летом с топором гонял по деревне какого-то фольклориста.
– Ещё чего старая сплетница тебе наговорила?
– Валя и Толя – близнецы, из Подмосковья. Он – контуженый инвалид.
– Это я знаю, – кивнул Дима.
Было неприятно, что Лена и болтливая бабка обсуждали Валю за её спиной.
«Надо прекратить этот разговор, Валя мне сама о себе расскажет», – подумал Дима, но промолчал. А Лена торопливо выкладывала всё, что успела узнать.
– Она после школы поступила в институт, а он не поступил, его забрали в армию и отправили, знаешь, куда?
– Куда?
– В Чехословакию, – шёпотом сообщила Лена и опасливо оглянулась, будто в этой глуши кто-то мог арестовать её за разглашение секретных сведений. – Он танкистом
Дима представлял плохо. В армии он не был, после школы сразу поступил в институт. Про Чехословакию что-то слышал, но когда в Прагу входили советские танки, ему было всего одиннадцать лет…
– Через два года родителям сообщили: Толя пропал без вести. Мать слегла, отец запил, а Валя бросила учёбу и поехала брата искать. Нашла в красноярском госпитале. Какой-то писарь-идиот перепутал Красногорск с Красноярском. Представляешь?
– Да, – Дима невольно стал вслушиваться в рассказ.
– Вот. И тогда Валя устроилась работать санитаркой, чтобы всегда быть рядом с братом. А Варвара Кузьминична как раз ногу косой повредила, и её тоже в госпиталь положили как ветерана войны – она на фронте снайпером была, отец-охотник научил её бить зверя прямо в глаз. Там они с Валей познакомились и вдвоём Толю сюда привезли, чтобы травами лечить. Но на самом деле Варвара никакая не знахарка, а колдунья. Она и Валю учит ворожить. Не заметил?
– Как же, видел: на помеле летала, – засмеялся Дима, но на душе у него сделалось неуютно…
Ночью он долго рассматривал в оконце расписанный загадочными тенями жёлтый глаз Луны – ждал Валю. Не выдержал, уснул. Проснулся от прикосновения горячего тела. Щекотно скользнули по коже душистые волосы…
«Может, и правда, ведьма», – подумал равнодушно, уносясь то ли в рай, то ли в преисподнюю.
…Днём Дима неистово работал, во всём ощущая Валю: в деревьях – её тонкую фигуру, в траве – шелковистые волосы, в озерной глади – ласковые ладони… А ночью, когда силы тьмы раскачивали небесные качели, взлетал к Луне, всё больше теряющей очертания идеального круга.
Днём на него укоризненно смотрели заплаканные глаза Лены и, насмешливо – Игоря Зорина, а ночью он не мог оторвать взгляда от колдовской игры лунного света на обнажённом женском теле…
– Можно, я тебя нарисую?
– Некогда мне позировать.
– Давай прямо сейчас, при луне. Я смогу.
– Поспи лучше, отдохни. Потом нарисуешь, по памяти. Ты ведь не забудешь меня?
– Никогда! Ты не такая, как все. Ты – особенная.
– Чем же?
– Всем…
Толя, вроде бы, и существовал, но его как бы и не было – Чистов с ним не встречался. Уходил рано, прихватив собранную Валей корзинку с едой, возвращался поздно, когда больной уже спал.
В сумасшедших ночных полётах Валя о брате не вспоминала. Они вообще почти не разговаривали. Но Дима чувствовал: никто никогда не понимал его так хорошо, как Валя. И никогда раньше он не брал в руки кисть с таким душевным восторгом, с такой нежностью ко всему сущему: небу, лесу, озеру, монастырским руинам и даже к зловредной старухе-сплетнице, ежедневно пичкающей Лену байками о колдунах и ворожеях.
Округлив глаза, Полева пересказывала, что Варвара специально селит к Вале молодых мужиков. Как-то вычисляет, у кого сердце свободно (тут Лена начинала шмыгать носом, а Дима смущенно отворачивался) и ведёт в летник. Надеется, что Валя квартиранта приворожит, и тот останется навсегда, а то ведь умирает деревня…