Роза Мира
Шрифт:
Я не знаю точно, когда закончилось в Энрофе развитие лунного человечества — селенитов; во всяком случае, это произошло чрезвычайно давно, почти миллион лет назад. Но развитие там шло гораздо более медленными темпами, хотя от появления органической жизни на поверхности Луны до возникновения там высокоразумных существ потребовалось значительно меньше времени, чем для аналогичного процесса у нас. Вообще, идея, будто миры физически меньшего масштаба должны непременно эволюционировать быстрее, не всегда применима к отдельным периодам развития органической жизни на них, а тем более к темпам развития разумных существ. Но интуиция Уэллса о внешности этих существ, описанных в его увлекательном романе, поразительна, в особенности если учесть рационалистическую окраску и наукообразную плоскостность его мышления.
Трагедия селенитов заключалась в победе Воглеа — лунного демона женственной природы. Может вызвать недоумение, каким образом в этой рассудочной цивилизации проявилась деятельность именно женственно-демонического начала? Но существует особая разновидность рассудочности, именно женская, и далеко не везде она выражена так слабо, как в нашем человечестве. У селенитов она проявилась с особой силой и сказалась, в частности, в том, что их техника была по своим принципам гораздо магичнее, чем человеческая.
Этапы духовного и культурного спуска селенитов были таковы: дьяволочеловечество — вырождение — гибель под грузом техники. Прогрессирующая бездуховность привела к тому, что селениты, дичая, не могли справляться с собственными машинами и погибли от холода и голода. Но в состав Лунной брамфатуры мир Воглеа входит до сих пор. Чрезвычайно долго он находился в своеобразной полуизоляции, враждуя и с силами Света, и отчасти с Гагтунгром. Но в последнее время между ним и планетарным демоном Шаданакара намечается компромисс и даже союз — консолидация сил ради изгнания из Шаданакара начал Света. Один демонический слой Шаданакара, так называемый Дуггур — о нём речь впереди, — тесно связан с эманациями Воглеа. Теперь эта сине-серая, обольщающая и засасывающая демоница восстанавливает особый слой — лунный ад, куда будут низвергаться, с согласия Гагтунгра, жертвы Дуггура; до сих пор некоторые из этих жертв пожинали ещё более страшный удел — выбрасывание из Шаданакара в пустоты Галактики.
Миру Воглеа противостоят три остальных слоя Лунной сакуалы. Сольдбис — видимый из затомисов на лике Луны: это мир обитания множества просветлённых — тех, кто в своё время трагически отстал; их последняя инкарнация в Энрофе пришлась на эпоху лунного дьяволочеловечества и вырождения; весь огромный последующий период ушёл на исправление и постепенное просветление в Сольдбисе. Другой мир — Лаал, лунная элита. Очень много селенитов поднялось уже ещё выше, в Элиту Шаданакара. И, наконец, третий, светлейший из лунных миров — Танит, обитель лунной богини.
Если тонким анализом разложить на составные пряди то, что мы чувствуем в лунные ночи, то мы убедимся в наличии следующих компонентов нашего переживания. Первый: предчувствие гармонии; это действуют на нас Сольдбис и Лаал. Второй: тончайшая тоска о горнем; это зовёт нас к себе Танит. И третий: тяготение к сексуальным провалам; это томит нас и искушает Воглеа. Она боится Солнца и всегда отступает от его сияния на неосвещённую сторону Луны. Во время полнолуния нас достигают лишь ослабленные эманации Воглеа — те, что проструиваются сквозь толщу земного спутника. Но когда Луна идёт на ущерб, Воглеа перемещается вместе с мраком на ту её сторону, которая обращена к Земле; вот почему так болезненно, мрачно и тяжело действуют на подсознательную сферу многих из нас лунный ущерб и ночи новолуния.
Изложение структуры Шаданакара достигло, наконец, той грандиозной сакуалы, которую мне приходится обозначить такими мучительно громоздкими определениями, как миры того, что можно было бы назвать Высшими Аспектами верховных религий, их чистейшими трансмифами.
Много лет назад, задолго до Отечественной войны, когда я был ещё совсем молод, мне явился непонятный, прекрасный и неотступно настойчивый образ: как бы видимая из бесконечного отдаления голубоватая пирамида из хрусталя, сквозь которую просвечивает солнце. Я чувствовал огромность его значения, волны благодати, силы и красоты, изливаемые этим светящимся средоточием, но понять смысл этого образа не мог. Позднее я думал даже, что
Лишь много лет спустя и, в сущности, совсем недавно уяснилось для меня, что эта пирамида — не одинока, что с нею как бы согласованы другие, и всего их пять, а шестой в Шаданакаре никогда не будет. Но голубая — действительно одна: остальные — других цветов, и невозможно сказать, которая прекраснее. О, конечно, трансмифы «в себе» трансцендентны для нас; возможно, что «в себе», они не имеют сходства ни с какими геометрическими формами. Но моего сознания они коснулись именно как исполинские хрустальные пирамиды, и, по-видимому, в наличии именно таких образов есть глубокий смысл.
Позднее меня поразило другое: что одна из пирамид, меньших размеров, но удивительной, какой-то нездешней белизны, есть наивысший трансмиф религии, которую я лично никогда бы не мог отнести к числу мировых или верховных: трансмиф зороастризма. Недоумение это до сих пор не рассеяно. Я до сих пор не могу уяснить, каким образом эта локальная религия, исторически давно угасшая в Энрофе и, как мне кажется, не столь уж богатая мифологией, оказывается отражением такой колоссальной и только ею исповедуемой реальности. Называется этот мир Азур.
Другая пирамида, тоже небольших сравнительно масштабов, но золотая, мне понятнее. Это — наивысший аспект иудейства, — тот аспект, который оставляет далеко внизу антихристианскую непримиримость своего земного двойника, тусклого и мутного. Это тот золотой мир небесной славы, который сквозил в видениях великих мистиков Каббалы, в прозрениях пророков и для которого кропотливая пряжа Талмуда — как пыль долин для владык горных высот. Имя золотой пирамиды — Аэ.
Исполинская пирамида, цвет которой напоминает наш сиреневый — наивысший аспект индуистского трансмифа. Сложный этот мир слоится, и внешний из его слоёв — конечная цель Веданты и Йоги, высший слой Синклита Индии, намёк на который мы нашли бы в индийской философии под именем Нируддхи. О другом слое — Эройе — и ещё об одном, имя которого я не имею права произносить, могу сказать только, что хотя в этих мирах обитают также и те, кто были когда-то людьми, но они здесь скорее гости. Последний из слоёв сиреневой пирамиды — Шатриттва, обиталище многих иерархий индуистского пантеона. Но говорить о точном соответствии образов этого пантеона иерархиям трансмифа можно только отчасти, в отдельных случаях. Под одним и тем же именем Кали-Дурги, например, в Энрофе почитаются инстанции совершенно различных высот, масштабов, ступеней космической иерархии: от «Всенародной Афродиты» Индии до Приснодевы-Матери Вселенной.
Не менее велика и зелёная пирамида — состоящий из двух слоёв мир наивысшего аспекта буддизма. Распространено заблуждение о том, что будто бы буддизм, по крайней мере южный, атеистичен. В действительности, на высших ступенях Хинаяны, как и джайнизма, никакого атеизма, конечно, нет. Но, начиная с Гаутамы и Махавиры, мыслители и проповедники считали, что для масс лучше подчёркивать несущественность вопроса о Боге в деле духовного спасения, чтобы на Бога не перекладывались те усилия, к которым обязан сам человек. Да и как иначе могли бы мыслить о Боге те, чья Нирвана — первый из двух слоёв великой зелёной пирамиды? Второй же слой принадлежит дхиани-бодхисаттвам, иерархиям, осуществляющим водительство людьми буддийских метакультур. С предельной серьёзностью следует относиться к утверждению духовных пастырей Тибета о том, что большинство далай-лам — перевоплощения дхиани-бодхисаттвы Авалокитешвары. Буквальное понимание этого утверждения показало бы, что ясность нашего сознания ещё не превысила той ясности, которая достижима в определённых конфессиональных рамках; но если бы мы поняли, что тезис о перевоплощении Авалокитешвары в преемственном ряду далай-лам есть подогнанная под уровень народного понимания форма намёка на факт инспирации большинства далай-лам этой великой иерархией, — мы были бы недалеки от истины. Предпоследний из тибетских далай-лам был инспирирован не вполне, а ныне правящий — не что иное, как подмена; отсюда и его поведение.