Роза в цвету

Олкотт Луиза Мэй

Хотя кудри дяди Алека и начинали седеть, казалось, он ничуть не старше своих товарищей по играм, а всевозможные, затеваемые им шалости действовали на детей, с которыми никогда раньше не играли, лучше всякого лекарства. Друзья его постоянно шутили, что их собрат-холостяк завел самую большую семью и стал домовитее четверых своих братьев; впрочем, и дядя Мак исправно вносил свою лепту и постоянно донимал тетю Джейн просьбами усыновить и удочерить кого-нибудь из самых крепких мальчишек и миловидных девчонок: ему будет забава, ей – занятие.

В одном случае тетя Джейн едва не попалась, причем виноват в этом был ее сын, а не муж, так что ничто не помешало ей отплатить за все многочисленные тревоги хорошей взбучкой, возымевшей, в отличие от многих других, самое благотворное действие.

В один

прекрасный июньский день Роза галопом мчалась домой с Мыса на своем резвом гнедом пони и обнаружила, что на стволе дерева у дороги сидит какой-то человек; его бесконечно понурый вид привлек ее внимание. Роза приблизилась, незнакомец повернул голову, и она, резко натянув поводья, воскликнула в несказанном удивлении:

– Господи, Мак! Ты что тут делаешь?

– Пытаюсь решить проблему, – отозвался Мак, глядя на нее со странной смесью лукавства и озадаченности – Роза даже улыбнулась, но следующие его слова тут же погасили всякую веселость. – Я тут бежал с одной юной барышней, а теперь не знаю, что с ней делать. Понятное дело, я повел ее домой, но мама выставила нас за дверь, такая вот незадача.

– А это ее багаж? – осведомилась Роза, указывая хлыстом на большой узел, который Мак держал в руках: в голове у нее мелькнула страшная мысль, что кузен ее и впрямь мог совершить нечто столь безрассудное.

– Да нет, это и есть юная барышня. – Мак приподнял уголок коричневой шали, и под ней обнаружилась девочка лет трех, бледная, худая и крошечная; она больше напоминала испуганного птенчика, выпавшего из гнезда. Оказавшись на свету, она отпрянула, в огромных глазах показался испуг, и крошечная ручонка крепко вцепилась в пуговицу у Мака на сюртуке.

– Бедное дитя! Где ты ее взял? – воскликнула Роза, свешиваясь с седла.

– Я сейчас тебе все расскажу, а ты мне посоветуешь, что делать дальше. У нас в больнице лежала одна нищенка, сильно избитая; два дня назад она умерла. Я не имел к ней никакого отношения, разве что покормил ее пару раз фруктами, потому что у нее были такие большие тоскливые глаза – я никак не мог от них отвязаться. В день ее смерти я заглянул в палату, и одна из сестер милосердия сказала, что эта женщина все хотела со мной поговорить, да не решалась. Я спросил, чем могу ей помочь, и, хотя она едва дышала от боли и уже находилась при смерти, она принялась умолять меня позаботиться о ее дочери. Я выяснил местонахождение ребенка и дал обещание, потому что несчастная все никак не могла отойти, пока я ее не успокоил. Никогда не забуду, как она на меня посмотрела, когда я взял ее за руку и сказал: «Ребенка не бросят». Она попыталась меня поблагодарить и вскоре после этого умерла, совершенно умиротворенная. Ну вот, сегодня я сходил и отыскал эту мелкую. В совершенно ужасном месте – мать приютила ее у какой-то старой карги, та ее держала под замком, чтобы она не путалась под ногами, – короче, малышка сидела скрючившись в углу и рыдала: «Мумусь! Мумусь!» – она растрогала бы даже и каменное сердце. Я прикрикнул на каргу и тут же забрал ребенка – с ним обращались неподобающе. Давно было пора. Вон, погляди.

Мак приподнял тощую ручонку и указал на огромный синяк – при виде его Роза выпустила поводья и обеими руками потянулась к малышке, воскликнув с ласковым возмущением:

– Да как они посмели! Давай мне скорее несчастную сиротку!

Мак переместил узел ей на руки, и Роза принялась укачивать малышку с глуповато-ласковой женской нежностью, которая тем не менее обычно дает нужный результат, и когда девочка почувствовала на щеках ее теплые губы, а на растрепанных волосах – нежную ладонь, когда женское лицо склонилось над ней с бессловесным воркованием и приговором – такие звуки издают матери, – малышка сразу же поняла, что жизнь ее меняется к лучшему. Взгляд испуганных глаз взметнулся к доброму лицу, да там и остался: девочка явно успокоилась; костлявая ладошка добралась до Розиной шеи, и бедная малышка прижалась к своей спасительнице с долгим вздохом и жалостным бормотанием: «Мумусь, мумусь!» – такое действительно способно растрогать и каменное сердце.

– Ну, давай. Да нет, Розанчик, не ты, – распорядилась новая нянька, когда сообразительная лошадка принялась озираться, чтобы, прежде чем двигаться вперед, убедиться, что все в порядке.

–

Я отнес девочку домой, к маме, потому что не знал, что мне еще предпринять, но она и слышать о ней не пожелала – ни в какую, даже на одну ночь. Она, понимаешь ли, не любит детей, а папа так донимает ее своими шутками про «этих с Мыса», что ей отвратительна сама мысль о ребенке в доме. Она велела мне отнести девочку в «Розин садик». Я сказал: там и так уже яблоку негде упасть, даже такая мелкая не поместится. «Тогда ступай в лечебницу», – распорядилась она. «Да она совершенно здорова!» – возразил я. «Значит, в сиротский приют», – заявила она. «А она не сирота, у нее есть отец, он просто не может о ней позаботиться», – ответил я. «Ну, тогда в дом для найденышей или к миссис Гарднер – в общем, туда, где этим занимаются. А мне ни к чему это создание – грязное, больное и плаксивое. Отнеси обратно, и пусть Роза тебе скажет, что с ней делать». В общем, бессердечная родительница выставила меня за дверь, впрочем немного смягчившись, когда я взгромоздил ребенка на плечи: дала мне шаль ее завернуть, кашки – ее накормить и денег – оплатить ее ночлег в надежном месте. Ты же знаешь, мама у меня злюка только снаружи.

– То есть ты тут сидел и думал, как выглядит «надежное место»? – догадалась Роза, глядя на Мака с неподдельным одобрением, он же стоял и гладил пони Розанчика по лоснящейся шее.

– Совершенно верно. Тебя я беспокоить не хотел – у тебя и так забот полон рот, но никак не мог сообразить, какая добрая душа согласится возиться с этим горем горьким. Сама видишь, похвастаться ей нечем: не красавица, слабенькая, пугливая, как мышь; внимания потребует много – а без него, как мне кажется, душа у нее в теле долго не удержится.

Роза раскрыла было рот, но тут же закрыла без всяких слов и минутку посидела, задержав ладонь у лошадки между ушами, как будто заставив себя крепко подумать, прежде чем заговорить. Мак наблюдал за ней уголком глаза, а потом задумчиво произнес, закручивая в шаль ножки в поношенных башмачках:

– Похоже, именно эта благотворительная затея никому не интересна, и все же мне кажется, что раз уж я дал ее матери обещание, то должен сделать нечто большее, чем просто передать девочку какой-нибудь обремененной делами матроне или нерадивой няньке из переполненного приюта. Девочка совсем слабенькая, вряд ли она надолго кого-то обременит, а я хочу, чтобы она хоть немного пожила в уюте, если не в любви, прежде чем отправится к своей «мамусь».

– Возьми Розанчика в повод, я отвезу девочку домой, и если дядя позволит, удочерю ее – пусть будет счастлива! – воскликнула Роза и так просияла от избытка чувств, что стала почти красавицей. Она прижала девочку к себе, и они вчетвером двинулись в путь – причем Роза напоминала этакую современную Бритомарту [41] , готовую исправить всякое зло этого мира.

Мак неспешно вел лошадку по безлюдной дороге и невольно думал о том, что все это сильно напоминает Бегство в Египет, но вслух этого не сказал, ибо был юношей благочестивым; он лишь время от времени поднимал глаза на возвышавшуюся над ним фигуру: Роза сняла шляпу, чтобы солнце не слепило девочке глаза, и яркие лучи превратили ее непокрытые волосы в золотой сноп, сама же она неотрывно смотрела на крошечное создание, примостившееся перед ней на седле, с милой задумчивостью, какую можно увидеть на лицах у некоторых юных мадонн Корреджо.

41

Героиня поэмы Эдмунда Спенсера «Королева фей» («The Faerie Queene», 1590).

Больше никто не видел этой картины, Мак же ее запомнил надолго, и с этого дня к теплой приязни, которую он всегда испытывал к кузине Розе, прибавилась нотка преклонения.

– А как ее зовут? – внезапно спросила Роза, прервав короткое молчание, которое нарушали лишь перестук копыт, шелест зеленых листьев у них над головой и радостные птичьи трели.

– Понятия не имею, – ответил Мак, только сейчас сообразив, что случилась еще одна незадача.

– Ты не спросил?

– Нет, мать называла ее дочкой, а старая карга крыской. Про имя больше ничего не знаю, а фамилия Кеннеди. Можешь сама ее окрестить.