Роза Ветров
Шрифт:
– А то вы не знаете, кириос! – в конце концов вспылил второй заключенный. – Вы так говорите, как будто не убивали моего брата.
– Помилуйте, Мустафа-Паша! Разве я на такое способен? – с трудом скрывая иронию, хохотнул Геннадиос и приложил ладонь к сердцу. А ведь в компании – пусть даже в такой неожиданной! – любое заключение превращалось в веселье.
– Ой ли, кириос Спанидас?..
– А что вы так переживаете, бей-эфенди? Неужто есть, что скрывать?
Воцарилась тишина. В чьём-то каземате – все остальные, кроме тех, куда их посадили, пустовали, – вода звучно капала на пол с протекающей крыши, словно стучала
– Мне нечего скрывать, кириос, – отвечал отец Мехмеда со вздохом и отошёл в тень своей камеры. – Моя совесть чиста.
– Поэтому-то вы такой нервный?.. Возможно, вы не намерено, а в порыве злости закололи своего брата, а теперь не знаете, как себя спасти, и списываете всю вину на меня?.. Так ли сложно играть убитого горем родственника, когда у самого рыльце в пушку?
– Какое бесстыдство! – с достоинством парировал Паша, но его голос всё же дрогнул. – И слышать не желаю, как вы оскверняете память моего брата!
Геннадиос весьма потешился тем, какой драматичностью веяло от этих слов, и, когда товарищ по несчастью скрылся от его взора, несколько секунд смеялся в сжатый кулак. И ничуть эта «оскорблённая невинность» его не убедила, пусть Паша так и знает!.. В соседней камере скрипнула кровать, после чего в коридоре вновь повисло молчание. Своему дорогому отцу чауш выделил «всевозможные удобства», тогда как «безродный грек» мог бы и с крысами во сне обниматься!.. Спанидас вернулся на облюбованное место под окном, надвинул на глаза феску и прикрыл веки. Богатое воображение всегда его спасало, но что – или кого? – он представил бы себе на этот раз?..
– Кириос? – вновь раздалось из соседней камеры, и Геннадиос приоткрыл один глаз, так как второй всё ещё щурился от дневного света. Как давно он не видел солнца?!..
– Да, бей-эфенди?.. Я слушаю вас.
– Вам совсем не страшно?
Улыбка медленно сошла с лица юноши. Боялся ли он?.. К чему лукавить: да, боялся. Только не самого страха, а скорее его последствий. Как легко поддаться первым порывам и растечься унылой лужей по стене? После такого он уже не соберётся. Зато гораздо легче – даже из смерти! – сделать трагикомедию. К тому же, один благодарный зритель у него всё же имелся…
Гена с блаженным видом зевнул, потянулся и переставил ноги. Как же они затекали!..
– Нет, бей-эфенди. Мне нечего бояться. У меня для этого имеется припрятанный козырь.
– Припрятанный козырь? – дрогнул голос собеседника прямо за стеной, и юноша удовлетворённо хмыкнул. – Какой же?
– А вот какой! Я знаю про вашего брата тайну, которая не только спасёт меня от казни, но и опозорит его на долгие-долгие годы вперёд.
Более откровенного вранья он ещё не выдумывал!.. Помнится, когда патерас ещё не покинул этот бренный мир, он рассказывал и ему, и Ксении множество историй про спрятанное на их острове турецкое золото. Тот, кто, по его словам, найдёт это золото, никогда и ни в чём не будет знать нужды. Они с адельфи тогда перерыли весь Крит, но наворованного султанского золота, – увы! – так нигде и не выкопали. Правда, однажды, перед самым отъездом… Митера часто ругалась, сетуя, что муж «забивал детям голову всякой ерундой», но и по сей день их сын помнил славного героя одного из этих легенд: жадный до денег, толстый корыстный Паша, воровавший у своего падишаха, хоть тот и всецело ему доверял… что-то знакомое
– Не может быть!.. – ахнул оскорблённый родственник и вновь припал к решёткам. – Мой брат совершал ошибки, но нет ничего такого, что могло бы быть известно вам.
– Вам так кажется, бей-эфенди, – пожал плечами Геннадиос, скрестил ноги и подавил улыбку. – Вы многого не знали про милого Фазлы-Кенана-Пашу… очень многого!
Веселье удалось на славу, и эффект, им произведённый, превзошёл все ожидания. Ещё немного, и Мустафа-Паша сломал бы решётки в своей камере, но добрался бы того, что клеветал на его брата, и пытал бы его до тех пор, пока не раскрылась бы правда. Геннадиос приподнялся на локтях, когда где-то наверху скрипнула дверь, послышались шаги и женский голос… неужели?..
– Я требую, чтобы меня сейчас же провели к кириосу Спанидасу, –решительным тоном приказала Ксения. Адельфи!.. – Вот письменное разрешение. Мой дядя добился его на личной аудиенции с сераскером.
– Греческий король Оттон Баварский, – следом зазвучал твёрдый мужской голос с явным греческим акцентом. Зять!.. – был бы очень расстроен узнать, что его верноподданным в турецких казематах отказывают даже в такой маленькой просьбе, как встреча с родными.
– Насколько мне известно, кириос Спанидас уже давно не греческий верноподданный, – ядовито парировал Ибрагим-бей, спрятал за пазуху разрешение от сераскера и, закатив глаза, передал Ксении масляную лампу. – Держите, деспинис. Понадобится.
Чауш не лез в карман за словом!.. Артемиос неловко откашлялся в кулак и, подав кирие Марии руку, последовал за Ксенией вглубь коридора. Ибрагим жестом остановил аскера, желавшего последовать за ним, но всё равно встал возле камеры отца и, делая вид, что слушал его болтовню, то и дело косился на греков.
В другой момент это очень насторожило бы Геннадиоса, но когда он увидел мать, все другие мысли разом покинули юношу. Митера простёрла к нему руки и, просунув их сквозь решётки, крепко обхватила ладонями его макушку, а затем оставила на ней влажный поцелуй. Она так много плакала, что опухшие глаза сразу выдали её, и сын снова почувствовал тревогу, растеребившую ему душу ещё утром. Разве всё должно быть так?.. Разве это то место, где мать должна целовать своего ребёнка?
– Агапи му! – сказала мать, слизывая с губ слёзы. – Почему ты так похож на своего отца?!
– Если вы хотели обидеть меня, то у вас ничего не вышло, митера, – отвечал он ей на родном наречии и бросил едва заметный взгляд на подслушивавшего в углу чауша. Чтоб его, но эта сторожевая псина понимала греческий! – Для меня честь походить на него.
– Я не был знаком с вашим отцом, но много слышал о нём, – вдруг откликнулся Артемиос, деловито поправляя на переносице очки, и Гена обернулся в его сторону. Так вот на кого адельфи променяла аристократа Димитриоса!..
– Не так я надеялся познакомиться с вами, – вполне искренне признался будущий шурин, и всё же, пока Персакис пожимал ему руку, совсем нелестно подумал об его нескладной фигуре, чересчур высоком росте и общей неуклюжести в движениях. Адельфи, адельфи!..
Некоторые снисходительность и попустительство так явно читались на его лице, что Ксения поспешила вмешаться, пока Артемиос сам не догадался о них. Она дала брату вполне заслуженный родственный подзатыльник и тотчас посыпала его голову пеплом: