Роза
Шрифт:
Проходят недели, мы замечаем, что длиннее становится день, благословенный свет постепенно возвращается к нам. Признаться честно, мне нелегко дались все эти тёмные зимние дни, сам не знаю, как бы я их и вынес, если б не помощь Божья. Хвала Ему! И ведь я сам, я сам во всём виноват, и больше винить мне некого.
Роза по-прежнему захаживала иногда в лавку, она брала с собой Марту, чтобы не скучно идти, да и чтобы помогла нести покупки, сама Роза уже заметно раздалась.
Как-то она мне сказала:
— Что же вы к нам никогда не зайдёте?
— Да-да, спасибо, — только и ответил я.
— Вам, верно, некогда.
— Нет, — сказал я.
— А ведь следовало бы!
Это был последний мой с ней разговор перед одним важным событием. Мы оба стояли у прилавка, она протянула мне свою милую, свою тёплую руку и вышла.
Она была в песцовом жакете. Странно теперь, как вспомнишь: такую власть имела надо мной эта женщина, что когда она вышла из лавки, я встал точно на то самое место, где стояла она. Там, мне казалось, осталось её тепло, её сладость, и мне так там хорошо было стоять. Я никогда не вдыхал её дыхания, но я думал о том, как должно оно кружить голову, я заключал это по её рукам, по её светлому лицу, по всему, по всему. А может быть, просто обожание моё уже выходило из всяких рамок. Сколько раз я думал тогда: «Господи, дал бы ты мне Розу, и я был бы, верно, совсем другим человеком, глядишь, и вышло бы из меня что-нибудь в этой жизни!». Потом-то я научился ко всему относиться спокойнее, о, теперь я принимаю мой жребий. Fiat voluntas Dei 15 .
15
Да будет воля Божья (лат.).
Всё идёт своим чередом в Сирилунне, Мак заседает в конторе, Хартвигсен присматривает за прочим, только вот баронесса снова томится и не находит уже успокоения в религии. «Я не пойду больше в церковь, ну что он стоит и, как дитя, толкует о взрослых материях!» — сказала она о пасторе в нашем приходе. Потом-то она ещё определённее высказалась — это когда разгулялась на масленице и с девочками явилась пороть нас розгами — тут уж она сказала: «Надоели мне эти посты, покаянья, распятия хуже горькой редьки. А ну, хлестаните, девочки!».
Да, баронессе Эдварде рано или поздно всё приедалось, вдруг опять на несколько дней она стала весёлая, пела, хохотала, шутила! «Ну, чего тебе не хватает? — спрашивала она у степенной, богобоязненной Маргреты. — Ты вздыхаешь, кажется? О, с чего бы?». И ведь она расшевелила-таки тихую Маргрету, да, баронесса её сбила с толку, слишком она её донимала своими вопросами. Да и не могла, верно, Маргрета долго оставаться глухой к лукавым речам Мака, когда тот сидел в своей ванне, может, Маргрете и не всегда удавалось себя соблюсти. Когда Мак однажды велел ей пригласить к купанью ещё и Эллен, жену Свена-Сторожа, Маргрета исполнила его повеление со всегдашним своим ясным лицом. Ах, едва ли всё это было на пользу юной Маргрете! А баронесса уже не вмешивалась в дикие выходки отца. Всё вернулось на круги своя, будто и не бывало никогда периода набожности!
А у Эллен один был возлюбленный в целом свете — сам Мак. Удивительно! И она не терпела соперниц, вот теперь эта Маргрета — ну что ей нужно от Мака? Как-то вечером я слышу у себя под окном перебранку — они рассорились после ванны Мака. Обе совсем зашлись, они потеряли всякий стыд, ругаются
Эллен говорит своим хрипловатым, страстным голосом:
— Хороша, нечего сказать!
— А ты бы лучше помалкивала! — отвечает Маргрета. — Кто бы говорил!
— Ах, ты вот как! Да он небось сам тебя за мною послал?
— Ну и послал! Нельзя, что ль, себя по-людски вести?
— Скажи-ите! Какая примерная!
— Вот и примерная! А ты-то, ты-то? По-людски вести себя не умеешь!
— Ишь ты, — говорит Эллен. — Да тебя сразу по глазам твоим бесстыжим видать, кто ты есть! Тьфу!
— Ах, ты плеваться? Плеваться? Ну, я ему расскажу!
— Да на доброе здоровьице. Напугала! Ты б лучше мне рассказала, мне! Хорошо это по-твоему, что ты его во всех местах — во всех местах растираешь? А? Сама, сама видела!
— Что мне приказано, то и делаю!
Эллен передразнивает:
— Прика-а-зано! Ишь, святая! Небось уж он тебя как только ни щупал! Уж я-то знаю!
— Он — что? Доложился тебе!
— Небось и доложился.
— А вот я у него спрошу!
XXVI
Как-то утром Хартвигсен стремительно входит в лавку, заходит за прилавок, идёт в контору. Он остаётся там всего несколько минут. В лавке его, как всегда, кто-то ждёт, желая о чём-то спросить, но Хартвигсен только рукой машет и говорит:
— Мне сегодня некогда, у меня дома супруга больная лежит!
Сердце у меня так и покатилось, у меня вырвалось:
— Уф!
— Да-да, — сказал Хартвигсен и расплылся в улыбке, — ей уж лучше, ну дак...
— Так это случилось ночью?
И Хартвигсен ответил:
— Что уж тут греха таить. Мальчик.
У Хартвигсена после бессонной ночи был гордый, счастливый вид. Он велел Стену-Приказчику отпустить двум нуждающимся женщинам товару, сколько попросят, и выскочил так же стремительно, как и явился. Он приходил, значит, только затем, чтобы оповестить Мака. Можно было не доверять Маку, можно на него злиться, но он настоящий барин!
Весть быстро облетела Сирилунн. Девочки просились к Розе, поглядеть на чудо, Мак распорядился поднять флаги и в усадьбе и на пристани. В Сирилунне, разумеется, частенько рождались дети, но ведь странно было бы, если бы Мак всякий раз поднимал по такому случаю флаг. Теперь-то дело особое! И этот знак внимания растрогал Хартвигсена. «Пусть что хотят толкуют про моего компаньона, — говорил он, — но насчёт обхождения он человек обстоятельный!».
И баронесса, оказывается, не об одной себе могла думать. Она всякий день ходила проведать старую подругу и окружила её нежной заботой. Она даже как-то и девочек с собой привела.
Роза уже вставала с постели, она выходила, я слышал, что молодая мать оправилась, повеселела, да, она не нарадуется на ребёночка. Я не хотел ей навязываться с моими поздравлениями и положил дождаться случайной встречи.
И случилось так, что встреча наша произошла при обстоятельствах чрезвычайных.
Настало весеннее равноденствие, время бурь, море лежало чёрное, и тёмные были ночи. Как-то ночью я слышу, как свистит у нашего берега почтовый пароход, и думаю: «Сохрани, Господи, всех, кто путешествует по водам, выведи их невредимо на сушу!».