Роза
Шрифт:
Утром прояснело, я оделся потеплей и отправился к пристани. И тут я нагнал Розу, я издали её узнал по песцовому жакету.
Я не успеваю ещё подойти, поздороваться, как она кричит:
— Видели вы Бенони?
— Нет.
Она чем-то ужасно встревожена, у неё дрожат губы. Она говорит:
— Опять он ко мне приходил... лопарь Гилберт. Он сказал... и я боюсь теперь дома быть, я оставила ребёнка на няню. И вот — хожу, ищу Бенони.
— Полноте, успокойтесь. Что такое вам сказал этот Гилберт?
— Сказал, что тот вернулся. Да,
Я бегом бросился на пристань. Хартвигсена там не было. Некто вызвался мне помочь в моих поисках, я его не знал, но он разговаривал с бондарем, как со знакомым, меня же он только спросил, кого я ищу. Одет он был очень прилично, он поклонился мне, как человек хорошего общества, и я ответил, что ищу я Хартвигсена, жена его ищет, она там, на дороге стоит. И тотчас он рьяно взялся мне помочь в моих поисках.
— Я вам помогу его разыскать, я его знаю.
И мы побежали взапуски к Розе.
Едва она нас завидела, ещё издали, она будто задрожала вся и всплеснула руками. А я-то, я ничего не понимал, я ничего не соображал, я ни о чём не догадывался. Она повернулась, чтобы уйти, а я подумал: она увидела, что я не нашёл Хартвигсена, и снова перепугалась! Но к чему так отчаиваться, Хартвигсен ведь, верно, на мельнице, его можно найти за какие-нибудь четверть часа. Роза шла от нас прочь, в расстоянии нескольких шагов, и на неё было жалко смотреть, словно зверёк какой, в этом песцовом меху, убегала она от нас не оглядываясь. Скоро мы услышали сдавленный стон — тоже как будто выл зверёк. И вот вдруг она метнулась с дороги в сторону, прямо в глубокий снег, и потом к догола обметённому ветром камню.
Когда мы к ней подбежали, я увидел, как изменилась она в лице, она стала серая вся. Она дрожала и задыхалась.
— Не бойся, Роза, — вдруг сказал ей этот человек. — Мы ищем Бенони. Разумеется, он на мельнице.
И вот тут до меня доходит, что этот человек — сам Николай Арентсен, несчастный, которого Господь нынче ночью невредимо вывел на сушу. А я-то, глупец, привёл его прямо к Розе!
Я стоял как громом поражённый, я не знал, что мне делать. Он тоже ничего не предпринимал, он только снял меховую шляпу и сказал при этом несколько слов. Он был совершенно лыс.
— Уверяю тебя, Бенони на мельнице, — сказал он. — Поверь, он тут, совсем рядышком.
Роза вглядывается в него и неверным голосом спрашивает:
— Что тебе нужно?
— Уф, и жарко же было бежать, однако! — отвечает он и снова надевает шляпу. — Чего мне нужно? Так, кой-какие дела. Да и здесь у меня мать-старуха к тому же.
Я подхожу к Розе, беру её под руку и хочу увести.
— Нельзя вам сидеть на мёрзлом камне, — говорю я. Она не встаёт, она отвечает как в забытьи:
— А-а, не всё ли равно...
— Да-с, я прибыл ночью, почтовым пароходом, — продолжает он. — Погодка гнусная, богомерзкая погодка. Я нашёл
С меня было довольно, и раз она не желала уйти со мной, я решил оставить её и дальше искать Хартвигсена.
— Не уходите! — сказала она.
Тот тоже на меня посмотрел и сказал, как бы стараясь ей услужить:
— Да-да, не уходите. Всё в наших руках, мы непременно разыщем Хартвигсена!
В ту минуту у меня разом мелькнули две мысли: Роза называла меня ребёнком, и почему бы ребёнку не присутствовать при разговоре двух взрослых? Неужто опять она с этим своим презрением?
— Нет, я пойду, зачем же... — сказал я.
— А затем, затем... Останьтесь! — сказала она. Вторая же моя мысль была: ей спокойней, когда я под боком. Она не могла избегнуть этой встречи, а теперь она хочет с ним поскорее разделаться. И я остался.
— Это Николай, — говорит она мне.
— Николай Арентсен, — говорит он. — Бывший адвокат. В своё время я тут был, можно сказать, царь и Бог Николай Арентсен — закон. Ну, а теперь я — евангелие;
Поскольку вся эта тирада обращена ко мне, я считаю нужным справиться:
— И какое же евангелие вы нам пришли провозвестить?
— А знаешь ли, что я должен сказать тебе, Роза, — говорит он, вдруг совершенно забыв обо мне, — мне кажется, нам с тобой лучше обоим разом, да в воду.
— Да, оно, верно, и лучше! — говорит она. Пауза.
Я посмотрел на него: за тридцать, довольно заурядная внешность, с брюшком, короткая шея, красивый рот.
— Нет, отчего же лучше? — вдруг говорит он. — У тебя муж, ребёнок, долгая жизнь впереди. Нет уж, Роза.
На это она ответила:
— Ты, я вижу, всё тот же.
Я подумал: «Господи, и зачем она тут сидит и поддерживает эту беседу? Неужто нельзя встать и уйти?». И тут он ей выкладывает:
— Вот-вот, Роза, а я что говорил? Ведь говорил же я, что тебе следует выйти за почтаря Бенони, а вовсе не за меня? Это младенцу понятно.
— Но я снова вышла замуж, что же ты про это молчишь?
— Нет. Тут всё в порядке.
— В порядке? — переспрашивает она, впервые, кажется, с живым интересом. — Мне сказали, ты умер, вот я и вышла.
— Нет-нет, тут всё в порядке, то есть какое, к чёрту, в порядке, но я и приехал навести порядок. Умер? Разумеется, я умер. За то мне и вознаграждение было обещано. Но я его не получил сполна, добрые господа меня надули. Вот я и выплыл, и ожил.
Она, конечно, привыкла к его безудержному цинизму, но всё же её передёрнуло, и он это заметил.
— Ну как же! Как же! — запричитал он. — Ты в совершеннейшем ужасе, и прочая, и прочая! Но я отнюдь не собираюсь жить по получении вознаграждения, я тотчас снова умру! Благодари своих жуликов за то, что я здесь, пред тобою. Я их дважды остерегал, неужто они не могли тебя от этого уберечь? Я дважды оповещал мою мать о том, что я жив, но жулики меня не добили.