Рождение музыканта

Новиков Алексей Никандрович

Он играл, и музыка уже начала рассказ именно о разбитом сердце, а госпожа Гармония, явившись на золотом облачке, вдруг все осветила своей ясной улыбкой. Однако на этот раз улыбалась вовсе не госпожа Гармония – на этот раз юному фортепианисту улыбалась первая музыкантша столицы, которая так отменно пела своим серебряным сопрано и играла на золотой арфе, конечно тоже лучшей в мире!

Отыграв, Глинка юркнул в уголок, но первая музыкантша столицы тотчас разыскала его за постаментом, на котором стоял массивный бронзовый канделябр.

– Признайтесь, вы очень любите музыку? –

спросила она, растроганная его игрой.

Он стоял перед ней растерянный. Ответить было гораздо труднее, чем на самый трудный вопрос на самом трудном экзамене.

– Да, сударыня… очень… – и вздохнул полной грудью.

– Я тоже люблю музыку больше всего на свете, – пел ее голос и устремлялся прямо в сердце Мишеля, благо так легко было проникнуть в эту груду разбитых черепков. – Давайте любить музыку вместе, мой друг!..

Он поклонился и расшаркался так, как учил в пансионе танцмейстер, и проклял себя за то, что был не внимателен к этим урокам. Поклон вышел вбок, а расшаркавшись, он задел канделябр, и что-то зазвенело над самым ухом: не то хрустальные подвески, не то ее серебряный голос.

– Непременно приезжайте ко мне, мой друг!

Но и это было еще не все.

– Я знаю, я наверное знаю, что мы подружимся!

Она именно так и сказала: «Мы подружимся»! Как будто говорить влюбленному о дружбе не то же самое, что рассказывать о красках слепому!

Глинки вернулись от Энгельгардтов поздно. Но дядюшка никакие мог оставить племянника без наставлений. В халате, со свечой в руке, он зашел в гостевую комнату, где расположился на сон Мишель.

– Теперь ты понял, какая она музыкантша? – сказал Иван Андреевич. – Первая и единственная, варвар!

Варвар все понял. Она была в самом деле первая и единственная. Так непременно верится в шестнадцать лет.

Глава восьмая

В узком переулке, который едва протиснулся на Мойку между каменных громад, приютился небольшой деревянный особняк. Стоит позвонить у заветных дверей с ярко начищенной медной дощечкой, и горничная, встретив гостя в передней, ловко подхватывает форменную шинель, фуражку, шарф и, потупив глаза, говорит:

– Пожалуйте-с!..

В гостиной все на месте – и рояль и арфа. Но – этакая напасть! – перед хозяйкой дома сидит нежданный посетитель.

– Михаил Иванович Глинка – мой юный друг! – рекомендует новоприбывшего хозяйка дома, но визитер не обращает никакого внимания на юношу в пансионском мундире и едва протягивает для рукопожатия не то чтобы два, но и не совсем три генеральских пальца.

Правда, статский генерал, сидящий подле хозяйки, вовсе не военный, однако все-таки превосходительство. К тому же он почти молод и почти холост (если не считать некоторых побочных обстоятельств, не могущих, впрочем, препятствовать законному браку) и где-то управляет целым департаментом.

И бог бы с ним, с этим превосходительством, сидел бы в своем департаменте, но зачем он здесь?..

– Представьте, – рассказывает сановный посетитель, – требует у меня министр доклада и наипоспешнейше! У меня же ни справок, ни меморий!.. – Гость глядит на хозяйку дома и косится на притихшую

за роялем арфу. И кажется, что под этим взором еще больше тускнеет золотая арфа. – А министр, представьте, новую записку шлет… и опять – наипоспешнейше!..

Прислушиваясь к разговору, Михаил Глинка рассматривал портреты, во множестве украшавшие гостиную. На самом большом из них изображен пожилой, желчный господин, стриженный под гребенку. При жизни ему принадлежало в этом доме все. Желчный господин равнодушно смотрит с портрета на зачастившего сюда превосходительного претендента: не все ли теперь равно?

А генерал все еще рассказывает о своем департаменте. Проходит немало времени, пока заканчивается этот визит.

– Наташа! – приказывает горничной хозяйка. – Никого больше не принимать, мы музицируем!..

И тотчас оживает, сверкая, арфа и, повеселев, вторит ей рояль.

В гостиной начинается музыка, и все происходит так, как всегда. Михаилу Глинке хочется стать на колени и поцеловать каждую струну арфы, которой коснулись летучие пальцы.

Но кто поймет женщину? Первая музыкантша столицы не то шутя, не то серьезно положила руку на плечо юному другу, а потом настойчиво пригладила его непокорный хохолок.

– Мишель, вы годитесь мне в племянники, не так ли?

– Но у меня никогда не было такой красивой тетушки!..

Тогда она быстро приложила палец к его губам:

– Тс-с! – И кто разгадает женскую душу? Теперь она взбила тот самый непокорный хохолок, который только что пригладила. – Тс-с, мой косматый медвежонок! Давайте играть!

Может быть, это пропела арфа, может быть, чьи-то губы прикоснулись к его губам.

– Давайте же играть, медвежонок, кому я говорю!..

Но ему было вовсе не до игры. А дальше все было так, как всегда. Попрежнему нежно пела лукавая арфа и ей с жаром вторил рояль. Только поцелуй, если поцелуй действительно был, не повторился ни в тот вечер, ни в следующие.

Возвращаясь в пансион, Мишель ходил как в чаду.

– Глинка Михаил! – завидя любимца, взывал Иван Екимович.

– Аз есмь, – рассеянно откликался Глинка, только по привычке попадая в тон подинспектору-философу.

– Где витаешь? – удивленно моргает Иван Екимович. – Очнись, мал золотник! Где телом присутствуешь, там и духу быть, инако будет бездушное тело и бестелесный дух. Двуединство – благо человеку, двоемыслие – зло!.. Очнись, говорю, довольно!

Иван Екимович ничего не подозревает. Философия, понимаемая как наука и как способность души, ничего не может объяснить подинспектору в чувствах питомца.

Нет никакой возможности очнуться Михаилу Глинке. В непонятной кадрили кружатся перед ним науки. Первый раз в жизни он не поспевает за ними. Для начала забросил математику, ибо кто же из влюбленных способен заниматься аналитикой? Потом обманул ожидания академика Бессонова: так и не дошел до мифологических композиций. Расстался Мишель и с персидскими тетрадками. А наук от того меньше не стало. Они кружились перед ним, грозно возвещая о приближении экзаменов.

– Мимоза! – Римский-Корсак стоял перед ним и сочувственно вздыхал. – Миша!..