Рождение музыканта
Шрифт:
Часа через два во двор вышли путешественники. Первой должна была тронуться в путь коляска братьев Петровских-Муравских.
Управляющий сел в экипаж и сонно пожевал губами.
– Жжет!.. – сказал он и буркнул вознице: – Трогай!
– С богом! – откликнулся с козел второй коляски Илья.
За Харьковом путешественников приняла на свои просторы бесконечная степь. Чуть не в человеческий рост поднимались густые травы. Их горячий, терпкий аромат напоминал Глинке чье-то горячее и чистое дыхание. Днем степь полнилась раскаленной тишиной. Ночью, когда оживали степные голоса, луна бросала на дорогу одну
Но в Аксае путешественники переправились через Дон и были теперь в Азии. А это уж было очень далеко от лавки на Дворянской улице, у которой дремлет на колченогом стуле старик и молчит, тоскуя, дверной колокольчик.
У подножья Машука
Глава первая
«Неоцененные родители! Вместе с попутчиками, которых батюшке угодно было для меня избрать, мы благополучно прибыли в Горячеводск и поместились в скромном домике. Жизнь наша приятна: есть запас книг, кухня в порядке. Отличная баранина, дичь и превосходные овощи дают возможность Афанасию держать разнообразный стол, а я рад отплатить достопочтенным сожителям столь искусным поваром…»
Дав обстоятельный сыновний отчет, Глинка в задумчивости грызет перо.
«Перед глазами у нас, – пишет он, – дикий, но величественный вид: вдали тянется хребет Кавказских гор, покрытых вечным снегом; по равнине ленточкой извивается Подкумок, и орлы во множестве ширяют по небу».
Перечитал и снова в затруднении погрыз перо: снежные горы показались в письме тусклыми, орлы неживыми. Глинка перевернул лист и, вздохнув, продолжал:
«Но возможно ли, милые родители, описать все, что чувствуешь? Нет, это невозможно! Даже величайшие писатели, проведя всю жизнь в чрезвычайных трудах, не могут сказать, что они довольны своими творениями. Мне ли за ними гнаться?»
В это время из соседней комнаты постучал в стенку сам управляющий Смоленской удельной конторой:
– Михаил Иванович, поспешайте к водопитию!
Выйдя во двор, Глинка задал корму козам, которыми он обзавелся чуть не в первый день приезда. Козы дружелюбно тянулись к нему, пока не появились на крыльце братья Петровские-Муравские. Козий переполох, который теперь произошел, случился, повидимому, из-за необъятной папахи, грозно колыхавшейся на голове Петровского-Муравского младшего. Глинка ловко загнал коз в сарай, и посетители вод направились к источнику.
Недописанное письмо так и осталось лежать на грубо сколоченном столе среди сушеных трав, диковинных камешков и книг, которыми по привычке оброс на новом месте любознательный путешественник. А если когда-нибудь подивятся в Новоспасском мыслям Мишеля насчет великих писателей, то где ж родителям догадаться, откуда те мысли родились? Великие сочинители, проведшие жизнь в чрезвычайных трудах, были в данном случае ни при чем. Повинна была в этих мыслях тоненькая книжица, которая обитала среди других книг и гербариев на том же грубо сколоченном столе. На ее обложке было обозначено: «Кавказский пленник, повесть, сочинение Л. Пушкина».
Новоспасский путешественник часто раскрывал эту книжку и, как в пансионские годы, жадно прислушивался: о чем теперь поет
Но может быть, и не случилось бы этой встречи в Горячеводске, если бы на воды не прибыл последний попутчик из Смоленска, доктор Быковский. Устроившись на житье вместе с будущими пациентами, Лазарь Петрович выгрузил из чемоданов лечебники, чубуки, вязаные набрюшники, шитые бисером туфли, а потом ласково похлопал по обложке «Кавказского пленника» и отнесся к самому юному из земляков:
– Не любопытно ли, сударь, будучи на Кавказе, именно здесь и перечесть поэтические о нем мысли?
По страсти к книгам Глинка хотел было тотчас завладеть повестью, но лекарь прикрыл «Пленника» ночным колпаком.
– На досуге вместе перелистаем сию знаменитую новинку, – Лазарь Петрович еще дальше отодвинул книжку и тотчас приступил к делу: – Прошу объяснить, на что жалуетесь, господа?
Доктор Быковский обследовал обоих братьев Петровских-Муравских, потом Михаила Глинку и щедро назначил всем водяные процедуры. С тех пор управляющий удельной конторой то и дело стучит в тонкую перегородку к рассеянному сожителю:
– Михаил Иванович, поспешайте!..
Но поспешать решительно некуда. Весь Горячеводск лежит горсткой домов у подножья Машука. Где наспех брошено саманное строение, где озирается на новоселье редкий деревянный флигелек. От большой и единственной улицы самочинные переулки бегут к величественному Машуку, и на ту же самую улицу, дымясь, стекают целительные ключи с Горячей горы. Добравшись до аптеки, Горячие воды образуют тихую заводь, а далее, до самой почтовой экспедиции, лесом стоят дремучие степные травы.
В комиссии по устройству кавказских вод эти места предназначены под бульвар, ресторацию и цветники, но пока что между почтой и аптекой располагалось пестрое кочевье. Кто с приездом запоздал, тот за недостатком помещения взирает на снеговые горы из-под фартуков собственной коляски или, выкинув над походным балаганом турецкую шаль вместо флага, вкушает во здравие от любых сернокислых ключей.
Пить воды Михаилу Глинке было еще в полбеды. Гораздо хуже было садиться в ванну, высеченную в камне, и вариться в горячих водах при температуре тридцать восемь градусов по Реомюру. Глинка выходил из этих ванн чуть не в беспамятстве, но Лазарь Петрович оставался неумолим к несчастьям пациента, потому что те же ванны как нельзя лучше действовали на все четыре ноги, принадлежащие братьям Петровским-Муравским.
– Ergo [44] , – объяснял медик, – остается и вам, Михаил Иванович, ждать, пока не ощутите столь же благотворного действия. – Лазарь Петрович протягивал руки к пациенту, и в голосе его звучала почти страстная мольба: – Испарину, сударь, мне дайте, на испарину не скупитесь!
Пациент цеплялся за последнюю соломинку и просил пощады ввиду слабонервного сложения.
– При чем тут нервы? – удивлялся Лазарь Петрович. – Разве я вас микстурами и пластырями мучаю? Сама природа расточает вам свои дары, вы только посмотрите, сударь, какая природа!
44
Следовательно.