Рождение музыканта
Шрифт:
По первому снегу в Новоспасское стали съезжаться гости. После приезда домой старшего сына к Глинкам стали наведываться даже такие дальние барыни, которые раньше никогда у них не бывали.
Гостьи вели с Евгенией Андреевной политичный разговор о семейных радостях, о примерных своих дочках, о кротком их благонравии и рукоделиях. После этого было, разумеется, неловко не спросить хозяйку, чем утешает родителей старший сынок. Но Евгения Андреевна в ответ только жаловалась на здоровье Мишеля:
– Горячие воды, и те не помогли нисколько; как приехал, так нигде и не бывал…
Сам Глинка, проведав о подобных визитациях, никогда
Многие оставили всякую надежду на новоспасского жениха, зато другие крепко держали на примете новоспасскую невесту. Невест повсюду – пруд-пруди, а Пелагея Ивановна – особая статья. Кому посчастливится, отвалит за нею приданого новоспасский фармазон! Если же приданое с умом взять, так и чорт с ним, с фармазоном!
Но и Пелагея Ивановна в руки тоже не давалась. Должно быть, ждала, что скажут музы, когда вернутся на свой остров.
А на острове наметало сугроб на сугроб. Не то что музам туда податься – зайцу, и тому не выбраться на заветный брег.
– Плохо дело, Поля, – сочувственно кивал на островок Мишель, – если совсем сбегут твои музы, как тогда жить будем?
– Какой ты смешной, Мишель! – отвечала Поля. – Они весны ждут!..
Зима стояла снежная и вьюжная. Метели ходили по Десне взад-вперед. А дойдя до Острова муз, разбивались о берег сыпучими волнами. Мороз сплеча ковал эти волны на тугое серебро и выводил на острове затейные терема. В закатный час на их кровлях горели огни.
Но музы не возвращались.
Глинка любил сидеть в Полиной светелке, глядя, как быстро гаснет на острове день.
Устроившись подле окна, Глинка оборачивался к сестре и говорил:
– А вдруг улетят твои музы в другие места?
– Что ты! – отвечала Поля. – Кто же забывает свой дом!..
Брат с сестрой сумерничали, не зажигая свечей. Ничто не согревало сердца Глинки так, как тихое сестрино очарование. Он слушает ее рассказы о вещих снах, а ведь известно, что зряшные сны в девичьих светелках не снятся. То привидится Поле медведь о трех ногах, а следит четырьмя, – к чему бы это? То придет Поля к ручью, а ручей без начала и без конца, без берегов…
– Почему же ручей, если берегов нет? – любопытствует брат, улыбаясь.
– Если бы были берега, я бы и спрашивать тебя не стала. Понимаешь, именно без берегов, а все-таки ручей!
– Гм… – задумывается Глинка. – Стало быть, ты уверена, что ручей был без берегов? Ну изволь, слушай!..
И все выходит так просто, что Поле только остается ждать, когда ручей обзаведется берегом, а на берег прискачет рыцарь с опущенным забралом и протянет Поле руку в железной перчатке.
– Ну, ну? – волнуется Поля.
– А ты возьмешь да проснешься, – спокойно заключает Мишель.
Но Поля ни за что не хочет расстаться с рыцарем на самом интересном месте.
– А если не проснусь? – допытывается она. – Мишель, голубчик, а если я все-таки не проснусь, что тогда?
– Непременно проснешься, – брат смотрит на сестру с лукавой усмешкой, – а если не проснешься, так кто-нибудь разбудит!..
Михаил Глинка и сам не ожидал, каким докой
В соседнее село Руссково вернулся после долгой отлучки молодой сосед. Правда, о нем еще раньше ходили по уезду незавидные слухи, но теперь было похоже на то, что Яков Михайлович Соболевский решился опровергнуть все напраслины. Он привез с собой благоприобретенного имущества на нескольких возах – сумел, значит, разжиться человек. Но когда кладь перенесли в полуразрушившийся барский дом, что же оказалось? Книги, побожиться, одни книги!
После такого сраму уже никто в Ельне не стал держать новоприбывшего за стоящего дворянина. Всегда были в Русскове безголовые господа, пусть и этот свои книги на спокое гложет. А Яков Михайлович и не беспокоился, даже почти ни к кому из соседей с визитом не поехал. Только у Глинок как-то сразу пришелся к дому. Наскочил книжник из Русскова на книжника в Новоспасском и стал возить туда старину и новизну. Явясь, он выкладывал на стол пожелтевшие журналы, которыми досаждал пышной Екатерине просветитель Николай Новиков, предлагал модных немецких философов и переводы из Вальтер-Скотта. Словом, Михаилу Ивановичу с Яковом Михайловичем было о чем поговорить.
Поля ни в спорах, ни в разговорах не участвовала. Но получилось так, что, заменяя Евгению Андреевну, молодая новоспасская хозяйка все чаще присутствовала при этих встречах. Во-первых, Поля усердно разливала чай, а во-вторых… Но кто объяснит, как завязываются за чайным столом невидимые нити, когда отпит последний стакан и молодость обращается от чая к мечтаниям, а на помощь холодной прозе слетает волшебный стих!
Читая стихи, Яков Михайлович изредка взглядывал на Полю. Вот, собственно, и все, что можно отнести на счет молодого человека. Впрочем, если в столовую забегали, вечно куда-то торопясь, Наташа или Лиза, гость, не прерывая чтения, точно так же поднимал и на них свои близорукие глаза. Сама гувернантка госпожа Гемпель ничего не могла поставить на вид этому молодому человеку. Замечания по заслугам получали девочки, врывавшиеся в столовую, Мишель наводил порядок, слушал стихи, которые с чувством читал Яков Михайлович, и размышлял.
Молодой человек совсем не походил на рыцаря с опущенным забралом и никому не протягивал руки в железной перчатке. Но, видно, никому не снится зря ручей без берегов. Поля удивительно хорошела, а книжник из Русскова вдруг презрел философов и окончательно предался поэтам.
– Что за чудеса! – удивлялся Глинка и не заметил, как чудо случилось с ним самим.
Глава шестая
Весна прокладывала первую талую тропку на Десне. Все дольше трудился без свечей Михаил Глинка. К нему перевезли из Шмакова ворохи пожелтевших нот – все, что скопилось годами и теперь лежало без употребления.
Тетушка Елизавета Петровна с особенной охотой сбыла эту ветошь Мишелю и, желая доставить ему еще больше удовольствия, строго наказала музыкантам: без особого приказа из Новоспасского не выезжать.
Глинка разучил с оркестром симфонию Гайдна, потом раскопал увертюру к опере Бетховена «Фиделио» и, разыграв ее, снова рылся в грудах запыленных тетрадей.
Кажется, уже все было исчерпано, срепетовано, разыграно и повторено, когда ему попалась увертюра Людвига Маурера. Не ахти что сочинял московский музыкант Людвиг Маурер, но шутка сказать: неигранная пьеса!