Рождение музыканта
Шрифт:
– Плохо переводит, сколько ни стараюсь. Песня-то, нянька, хуже ведь стала?
– Ну и что ж! – Авдотья вежливо покосилась на рояль. – На этой музыке хуже, а на какой другой, может, и лучше выйдет.
– Переводить голоса с умом надо!
– А как же, милый! Разве сама песня одной дорогой шла? В одну сторону смотрела? Нет, Мишенька, песня от разных голосов набиралась: «Вот этак, мол, люди, хорошо, и вот этакий узор я тоже себе возьму». Песня, голубчик, нас не ждет, песня вперед нас живет. Ей в дорогах жить, ей от века сказано: «Иди в люди и сама в людях украшайся!» А без ума какое же украшение?
Мишель радушно угощал няньку всем, что промыслил в буфетной. Нянька, как гостья, долго сидела за чаем. Потом спела песни, которые заказал ей питомец, и те, что сама вздумала спеть:
– Я тебе про песню, Мишенька, еще так скажу: песня как реченька живет, как быстрая течет. От одного родника поведется, а все земли обежит. Так и песня, Михайлушка. А сколько попутных голосов вберет? Сколько старых берегов смоет, сколько новых сама себе поставит? И течет глубокая, бежит широкая! А когда в какое море-океан выйдет – кто знает?..
Наговорились, натешились – распрощалась Авдотья и ушла.
В детской чуть не с полдня зажигали свечи. При свечах Мишель заканчивал уроки с Варварой Федоровной. При свечах играл с ней на рояле.
– Прекрасно, Мишель!..
А Мишель, кончив урок, перебирает в памяти нянькины слова: «Песня в своих берегах бежит, сама себе новые ставит и в какое море-океан выйдет – кто знает?..» Вот бы ему на то море-океан хоть бы разок, хоть бы одним глазом глянуть!..
А рождественские морозы к самому дому подступили. Мороз на святки такую роспись по окошкам пустил, что в ней теперь ничего не разберешь: ни моря-океана, ни рек, ни моста-горбулька. Один дремучий лес в серебре стоит.
Глава восьмая
В сочельник все ждали появления на небе первой звезды и до звезды постились. В детских было непривычно тихо. Няньки, сокрушаясь о грехах, сидели по углам и нетерпеливо поглядывали в окно: скоро ли взойдет звезда-разрешительница?
Няньки первые слышат ангельский стих: «Слава в вышних богу, и на земле мир…»
Люди молятся о мире и благоволении на земле. Мир снизошел на русскую землю. На праздник рождества 1814 года был объявлен благодарственный молебен за избавление России от нашествия «двунадесяти языков». Обнародованный еще с осени манифест гласил: во весь тот день быть колокольному звону.
Охотники-звонари собирались на новоспасской колокольне из разных деревень. Звонолюбцы вели спор о звонах киевских и новгородских, московских и ростовских. Каждый звон имел своих искусников и каждый искусник заранее примерил руку на воскресных службах.
Петрович слушал все звоны, но от новгородского не отступил:
– С Новагорода, мужики, Русь пошла, какой же может быть без Новагорода звон? Новгородским начнем, а московской славой вершить будем!..
И завтра, наконец, зазвонят! Мишель ждал этого торжественного звона с замиранием сердца… А отец Иван еще только пришел служить всенощную на господской усадьбе. Пока в зале шли приготовления, отец Иван поднялся в детскую. На его зеленой рясе поблескивал бронзовый наперсный крест и на нем чеканная памятная дата: 1812.
– Это вам, отец Иван, за войну награждение? – спросил Мишель.
– Выходит так, книжник! Не чаял, не гадал, а, поди, удостоился.
Отец
– А кто, думаешь, исхлопотал? Все он, Михайла Илларионович. Он, батюшка князь Кутузов-Смоленский, царство ему небесное, вечный покой! – Отец Иван глядел устало: будто и не болен, а прежней жизни в нем нет. – Ну какое кому до встречного попа дело? А он, вишь, запомнил. Некому больше обо мне предстательствовать. Он меж великих дел какую-нибудь бумагу обо мне подал. А пока бумагу ходила, ему, голубчику, уж вторую годовщину во блаженном успении скоро петь будем. Вот она, бумага-то… Бумага, книжник, всех переживет!
Отец Иван задумался и продолжал тихим голосом, словно берег про себя самую сокровенную мысль:
– Молюсь вот, грешный, чтобы привел меня бог у Михайлы Илларионовича на могиле побывать. Поклонюсь ему земно, а там он мне, может, опять назначит эту… как ее… аудиенцию… у престола всевышнего.
Мишель слушал отца Ивана, и захотелось его утешить: да неужто есть такая старость, которая и отца Ивана одолеет?
– Ну, будь по-твоему, книжник, – усмехнулся отец Иван, – нет для меня старости, не предусмотрена… А слыхал ли ты, что у Кутузова могилы сто двадцать семь знамен стоят, от врага отбитых? Сто двадцать семь, что твой дремучий лес! А дровосек-то, батюшка, спит, от трудов отдыхает: вот, мол, сколько я их нарубил, а вы, люди русские, коли придется, еще крепче рубите, под самый вражий комель!.. Вот как, книжник!.. А ты завтра, милый, непременно к попадье забеги. Она мне строго-настрого наказывала. Как же я распоряжение высшего правительства не исполню? Под вечерок и забеги, утешь ее, сирую…
Снизу пришли оказать, что для всенощной все готово. Отец Иван облачился и стал в зале перед образами.
А утром 25 декабря в Московском кремле на колокольню к Ивану Великому поднялись звонари в праздничных красных кафтанах древнего обличья. После обедни настала минутная торжественная тишина. Помолились звонари и ударили у Ивана Великого московским красным звоном:
– Победа!..
– Победа! – откликнулись Ивану все сорок сороков московских колоколов. И снова пронесся богатырский голос Московского кремля:
– Не снимали шапок перед врагом…
– Так-так! Так! – ответно пели все колокола и колокольцы. – Не снимали и до веку не снимем!
– Победа! – гудел Иван Великий. И еще громче, еще радостней подхватили колокола:
– Слава вам!
– Слава! Победа!
Звоны плыли от Москвы во все концы русской земли. Когда они долетели до Ельни и повернули от Ельни к Новоспасскому, встал на колокольне Петрович.
– Ну, благовестники, служили народу в беде, послужите в радости! – перекрестился и ударил в набольший колокол.
– Победа! Не ломали и мы, новоспасские, шапок перед врагом!
– Так-так! Слава!
Самый малый колоколец, что весом в пуд да в медную гривенку, как зальется на верхних своих голосах:
– И мы, новоспасские, до веку не скинем! Победа!..
Мишель стоял у церкви и слушал. С усадьбы прибежал Федька-казачок:
– Гости к столам пошли!..
Барчук отмахнулся и с места не сошел. А с усадьбы кубарем летит второй гонец:
– Гости за столом сидят, и музыка играет!..