Рождение мыши
Шрифт:
— А что такое в этих делах — поздно? — спросил Николай, подумав.
— Ну, это уж лишний вопрос, — поморщился Сергей, его мучили все эти разговоры. — Нет, я не про какую-нибудь ерунду говорю. Беда в том, что у нее появилось к нему настоящее чувство. Когда она мне рассказала о том, что с ней случилось летом, я только сказал: «Молчите и не трепитесь — ничего этого не было» — и тоже подумал: ну, мало ли что! А через несколько дней она уехала к нему. Ну, поздно это или нет? — Николай молчал. — Может быть, об этом не стоит?
— Да, пожалуй,
Сергей подумал.
— Да нет, не привела. Вообще как-то странно получилось. Я до сих пор толком не разберусь. За несколько дней до этого был у нас тот самый разговор, и она сказала: «Никогда, никогда, ни при каких обстоятельствах» — и так сказала, что я полностью поверил, а через три дня уехала на гастроли и очутилась совсем в другом конце, в степи, в палатке у него.
— Он что же, геолог?
— Археолог он! Ну, я как раз был тоже там, и вдруг меня будит фотограф и говорит: «Слушайте, Нина Николаевна в соседней палатке». А через десять минут входит она, вся красная. «Сережа, я сошла с ума». Ну что бы я ей мог?.. Ну, что бы ты сказал?
— Да, нечего сказать!.. Сергей, сейчас регланы уже не в моде? Я что-то сегодня ходил, специально смотрел — ни одного не заметил.
— Вообще, — подумав, ответил Сергей, — тебе надо будет купить в универмаге обыкновенное демисезонное пальто с круглыми черными пуговицами.
— Да, да, — подтвердил Николай, — я тоже думаю: с круглыми черными. Так вот, значит, как было!
— Я еще, по правде, и тогда не думал, что дело кончено, но… — Он поискал слов. — Дело таки было кончено, и я увидел это на следующий день, когда они оба пришли ко мне.
— И потом ты был на свадьбе?
— Был!
Помолчали. Вдруг Николай хмыкнул и покачал головой.
— Что ты?
— А интересно бы на них посмотреть. Он, наверное, сияет, как самовар? Он красивый?
— Нет. Высокий, худой, волосатый, неуклюжий.
— И зовет она его?..
— Григорием.
— Ну, кто ж зовет так мужа? Гришенька!
Сергей хмуро молчал.
— Гришунчик, Гришок, Гри-Гри!
— Оставь! — резко оборвал Сергей. — Вот сидишь и нарочно!.. Сам себя расковыриваешь, зачем тебе это? Больно? Знаю, что больно! Так поплачь! Вот она плакала о тебе, не стесняясь, но иголочки себе — вот эти подлые иголочки под ногти не загоняла.
Николай молчал.
— Ты хочешь знать, любит ли она его? Да, она его любит! Больше или меньше, чем тебя? Не знаю, но думаю, что, наверное, много, много меньше. Тебя она любила с мучением, с болью, хорошо знала, что ты за птица, но расстаться не могла, любила. Про этого она знает, что он хороший, но любит меньше. Так мне кажется, а там не знаю. Уйдет от него? Нет, не уйдет! У нее же ребенок! Мучиться будет, может быть, бегать к тебе, но уйти от него — нет! — Он помолчал, посмотрел на Николая. — А кстати сказать, вот это «бегать к тебе», как — это устроило
— Дурацкий вопрос, Сережа. — Николай вздохнул. — Нет, мучить ее я не стану.
— Так вот это и главное! — подхватил Сергей и схватил Николая за руку. — Не мучь ты ее — не надо! Ну что тут поделать? Ну что? — Он развел руками. — Ну так сложилось! Судьба, война, безвестность, ну что ты?.. Ну что ты тут будешь?! — Он положил ему руку на плечо. — Крепиться надо, старик, ты ведь и сам кое в чем виноват, правда? Виноват же — ну вот и все! — Николай молчал и смотрел на крышку стола.
— Ты знаешь, Сережа, — сказал Николай серьезно, — ты говоришь: поплачь! Нет, не доходит до меня эта боль — вот в чем весь этот ужас — я тут, а она там, и нам нет пути друг к другу. Ты говоришь: поплачь — а если слез нет?
— А как ты там? — заикнулся Сергей.
— Там я плакал — о! Там я так потихоньку плакал, что проснусь — и подушка мокрая. Все время о ней думал. Вспоминал все, все позволенное и непозволенное, это меня и спасло. Вот Данте писал: «Нет муки горшей, чем в дни печали вспоминать о счастье». Чепуха это! Ерунда. Если бы у меня не было этого, я…
На столе зазвонил телефон, и Николай сорвал трубку.
— Да! — крикнул он и послушал. — Да! Дома! Сейчас передаю, — он протянул трубку Сергею.
— Тебя.
— А ты куда?
— Это Нина, — ответил он с порога, — я никуда, я тут. — И ушел.
*
— Здравствуйте, Сережа!
— Здравствуйте, Нина!
Голос у Нины подрагивает.
— Сережа, я хотела бы вас видеть, но у меня такое кислое настроение, что я боюсь показываться людям.
— Отчего же, Ниночка, оно у вас кислое? — голос у Сергея усиленно ровный — ведь там, за дверью стоит Николай, слушает все. — Отчего оно такое кислое, Ниночка?
— И вообще кислое, а кроме того, произошел один непонятный и даже страшный разговор.
— О-о! Даже страшный?
— Даже страшный! Меня спрашивали о Николае.
— Ниночка, одну минутку, — Сергей подходит, открывает дверь: там никого нет — ушел. — Да, я слушаю, Ниночка, спрашивали о Николае! Кто и при каких обстоятельствах спрашивал?
— Пришел какой-то странный человек — видно, что военный, но в штатском.
— Это что, в театре было?
— Да, в театре.
— Так-так.
— Пришел этот странный человек в штатском и стал меня расспрашивать о Николае и о том, что бы я сделала, если бы он вернулся.
— И что же вы ответили?
— Ну… ну, я сказала, что отец моего мальчика Григорий. — Пауза. — И потом мне было очень плохо, тут у нас еще репетируется этот «Чужой ребенок». Я играла как во сне и вот два дня сижу в своей комнате и никого к себе не пускаю.
— Та-ак! Нина, вы сейчас одна?
— Одна. Говорите, я слушаю.
— Так вот, Нина, очень странный вопрос: вы его до сих пор любите?
— Конечно, Сережа.
— А мужа? — Пауза. — А мужа?
— Разве я смею сделать его несчастным?