Рождение мыши
Шрифт:
Тогда она молча взяла его руки — одну, другую — и положила себе не плечи,
— И тут мускулы! — сказал он, щупая ее плечи. — Ах, Нина Николаевна! Ах, умница!
— Вы мне мешаете, сцепите пальцы, — повысила она голос, — и держитесь! Смотрите, хорошенько держитесь. Сейчас будет очень больно. Поняли? Больно будет.
Он понял и с надеждой посмотрел на нее.
— Неужели сумеете?
— Я же колдунья, — деловито ответила она, щупая вывих. — У меня бабушка знаменитая на всю станицу костоправка. Даже рак лечила! Ну, держись, казак, — она
Он крикнул и упал, увлекая ее, и к ним, жалобно визжа, бросился Нерон. Нина оттолкнула Нерона, но он опять подскочил, заскулил, затыкался носом. Николай лежал без памяти. Она вынырнула из его рук, встала на колени, оправила волосы, потом снова ощупала колено — все было в порядке, сустав вошел на место.
— Ну что? — спросила она, и тут сразу завыл слабо поскуливающий Нерон.
Николай глубоко вздохнул, открыл глаза, оперся ладонью о землю и сел.
— Уж как же ловко! — сказал он восхищенно и пощупал ногу.
— Не трогайте!
Она опустилась на корточки, взяла его за коленную чашечку, и вдруг ее ловкие быстрые холодные пальцы легко забегали по его коже. Несколько раз он морщился, и тогда она тоном старшей говорила: «Терпи, терпи, казак».
От жара костра, непривычного положения, быстроты движений она разгорячилась, и волосы у нее налезали на глаза; он протянул руку и осторожно убрал их, они все-таки лезли, и он ладонью зачесал их на лоб.
Она благодарно кивнула ему и опять заработала пальцами.
— Не очень больно?
— Вы и в самом деле колдунья, — ответил он. — Где же вы все это превзошли?
— А в институте! В санкружке! Я же медсестра — диплом есть. Всё! Ну-ка, берите меня опять за шею! Опля! И встали!
Он хотел наступить на больную ногу, но ойкнул и сел опять.
— Не так, не так, — поправила она. — Зачем же вы сразу переносите всю тяжесть на больную ногу? А ну-ка еще раз! Да не рывком, а постепенно. Берите меня опять за шею. Так! Я буду теперь выпрямляться, а вы вставайте — вот так! Молодец! — Они поднялись оба. — Ну, а теперь пройдемся. — Она обхватила его за пояс, и они сделали насколько туров по поляне.
— А ведь иду, — сказал он радостно и посмотрел на нее. — А ну-ка! — Он нетерпеливо стряхнул руку и пошел один, еще слегка хромая.
— Ну-y? — спросила Нина, смотря на него смеющимися материнскими глазами.
Он посмотрел на нее и вдруг захохотал.
— А вот будет штука капитана Кука, как говорила одна моя приятельница!
— Что это вы? — спросила она подозрительно. — А ну, ложитесь-ка.
Он посмотрел на нее, строгую, замкнутую, и вдруг упал на одно колено и протянул к ней руки.
— Нина Николаевна, прекрасная дама моя, — взмолился он, — отпустите меня туда! У вас же мягкое женское сердце, а туда всего двадцать минут ходьбы (она невольно улыбнулась — эти его двадцать минут!). Вы подумайте, погибнут три, — он выставил три пальца, — целых три синих птицы — они же гости из Индии! Не будет мне спасения ни на сем свете, ни на будущем, если я допущу
— Вот сейчас придет Максимов, — сказала она холодно, — тогда вы с ним…
— Ниночка, а как они поют! Песня индийского гостя! Как флейты.
— Придет Максимов, и тогда…
— Да я раньше успею! — заторопился он. — Что вы. Я раз-два и тут.
Сейчас он был совсем похож на приготовишку, и Нина поняла: все равно ведь он уйдет, разругается с ней, заберет Нерона и ищи ветра в поле.
— Хорошо, — сказала она так же строго, — напишите записку и пойдем.
— Как? — удивился он. — Вы?..
— Я за вами как санитарный обоз, — усмехнулась она. — Ну, пишите записку Максимову.
*
Идти пришлось с час.
Вышла из-за туч луна, полная и совсем прозрачная, и все — горы, елки, сухое русло древней реки между отвесных скал — стало таким красивым, тонким, необычным, как будто сошло со старинной акварели или голубого фарфорового блюда.
Они шли мимо урюка и диких яблонь, и их листья казались голубыми. Ямы и рытвины стояли доверху наполненные луной, как ключевой водой. Нина то и дело вспугивала жаб, и они шлепали впереди нее — и малюсенькие, как сверчки, и огромные, как ожившие рыжие кремни. В одном месте рос целый большой куст цветов, похожих на садовые, и сейчас, при луне, они казались красными, сиреневыми, просто синими, — не поймешь даже какими. В другом месте они наткнулись на целую рощицу маленьких кривых курчавых деревцев: как на шабаше, они вперегонки сбегали по холму, но так криво и уродливо, как будто запинались за что-то и падали.
— Стойте!
Николай наклонился, пошарил по голубому песку и протянул Нине пригоршню круглых ягод.
— Что такое?
— А ну, попробуйте, — сказал он, — они сейчас превкусные, только песок пристал.
Нина вообще росла привередницей — всегда мыла ягоды, выбирала червоточину, выбрасывала косточки, но сейчас она просто набила ягодами рот, вместе с песком и даже галькой, и ей вдруг стало очень весело.
Как это все вышло? Шекспир — его брюнетка и блондинка, скандал в соседнем номере, черная красавица, чай втроем, поездка в горы, яблоневый сад, сон возле горной речки, вывихнутое и вправленное колено, путешествие за синей птицей — все это появлялось как из рукава фокусника, шло, цепляясь одно за другое, и так стремительно, что она никак не могла вырваться из этой цепи.
Возле самого склона они повстречались с огромной одинокой елью. Ель эта росла на холмике и чем-то напоминала косматого богатыря в голубом металлическом панцире. По кустарнику бегал ветерок, а она стояла неподвижная и глухая от своей мощи. Под ней валялись шишки и рыжая хвоя.
— Сюда, сюда! — пригласил Николай и снял с ветки большую совсем новую клетку.
Нина вошла под сень ели, как в портал кафедрального собора.
Запахло хвоей и корнями. На земле была разостлана серая холстина, а на ней лежал камень.