Рождение Российской империи. Концепции и практики политического господства в XVIII веке
Шрифт:
Однако чем дольше заложник находился вдали от дома, тем больше Рим опасался, что с его отсутствием могут смириться и в результате снизится важность заложника в обеспечении договоренностей. Поэтому через определенный срок заложников заменяли на новых. Положение взятых под надзор было для римлян священным, за исключением случаев, когда заложник утрачивал свое значение. Такое положение дел возникало, если покоренная этническая группа, предоставившая заложника, не соблюдала соглашения.
В позднеримский период истребование заложников сводилось к тому, чтобы продемонстрировать блеск и престиж Imperium Romanum: с помощью заложничества демонстрировалось не только превосходство Рима над другими этническими группами. Прежде всего возросло стремление использовать взятых в заложники сыновей «варварских» вождей для того, чтобы оказывать на них влияние в духе Рима и приобщать их к римским ценностям.
Несмотря на то что этот аспект заложничества в значительной мере был утрачен в Европе в Средневековье, столетия на рубеже первого тысячелетия являлись расцветом взятия и обмена заложников. Шла ли речь о нашествии викингов, нормандском завоевании Англии, борьбе за инвеституру, иберийской Реконкисте или крестовых походах – все европейские державы вплоть до папы римского были вовлечены в широко признанный институт поручительства – захват заложников 259 .
259
Kosto. Hostages in the Middle Ages.
Вариантов этой практики существовало великое множество, они варьировались от взятия заложников как гаранта высокой дипломатии между королями до насильственного и одностороннего захвата в заложники обычных людей с целью подчинения. Карл Великий для подтверждения своего господства над недавно завоеванными этническими группами регулярно брал заложников, особенно у саксов. Заложники рассматривались им как гарантия мирного поведения остальных членов рода. Так же как позднее и в российском государстве, эта форма заложничества в большинстве случаев сопровождалась принесением присяги 260 .
260
Lintzel. Zur altsachsischen Stammesgeschichte. Bd. 1. S. 98–100; Braunfels. Karl der Grosse. S. 43 f., 58; Lampen. Sachsenkriege, sachsischer Widerstand und Kooperation. Bd. 1. S. 264–272; Becher. Karl der Grosse. S. 56–74.
Международно-правовые дискурсы XVI и XVII веков фундаментально изменили на Западе отношение к захвату заложников. Благодаря трудам, подобным произведениям Гуго Гроция, захват заложников в мирное время как средство давления и договоренностей рассматривался в рамках международной политики все чаще как противоречащий нормам международного права, поскольку оценивался как неправосудное насилие по отношению к невинным частным лицам. Подобное считалось допустимым исключительно в том случае, если захват заложников побуждал другое государство отказаться от поведения, противоречащего международному праву 261 . В противном случае привлекались другие формы дипломатии, и в 1748 году, с подписанием Аахенского мирного договора, состоялась последняя среди западноевропейских государств передача заложников 262 .
261
Например, в 1740 году Фридрих Великий арестовал двух российских дворян, чтобы побудить российское государство освободить прусского дипломата. Lutteroth. Der Geisel im Rechtsleben. S. 230.
262
Англичане передали Франции двух высокопоставленных заложников, чтобы гарантировать передачу Франции острова Кейп-Бретон. Lutteroth. Der Geisel im Rechtsleben. S. 205–206.
Вместе с тем размышления о международном праве едва ли мешали западноевропейским империям прибегать к захвату заложников в ходе заморской экспансии. Скорее, напротив, нарушение соглашений и их одностороннее толкование были обычным явлением в обращении с местным населением, как, например, с североамериканскими индейскими племенами. И все же, по сравнению с происходящим в российском государстве, заложничество не сыграло значительной роли в испанской, голландской, британской или французской колонизации Северной и Южной Америки. Только в отдельных случаях голландцы прибегали к договорам о заложниках в рамках международного права, как, например, голландские колонисты в Южной Америке, когда по мирному договору 1762 года они предоставили свободу сарамакам, но хотели защитить себя от набегов с помощью взятия заложника 263 . О французах и англичанах известно лишь, что при каждой колониальной войне XIX века они время от времени брали заложников 264 . В мирное время этим занимались преимущественно частные лица, которые путем взятия заложников пытались вымогать шкуры или другой выкуп. Английские или французские купцы в Африке также часто прибегали к частноправовому договору о заложниках, чтобы использовать их в качестве гарантии или залога при торговых сделках либо для обеспечения долгов при штрафах, в азартных играх или пари 265 .
263
Price. To Slay the Hydra. Р. 162.
264
Hammer, Salvin. The Taking of Hostages. Р. 22. Авторы ссылаются в качестве доказательство на: Morgan J. H. The German War Book, being «The Usages of War on Land» issued by the Great General Staff of the German Army. London, 1915. Р. 119.
265
Pawn – английский термин для обозначения заложников, которые выступали в качестве гаранта в гражданско-правовых договорах в торговле и на невольничьем рынке (или pawnship — заложничество). Lovejoy, Falola (Ed.). Pawnship; Lovejoy, Richardson. The Business of Slaving. Р. 67–89. – Помимо этого, в контексте африканских колоний существовала практика взятия в плен или похищения (panyarring) на короткое время человека, который являлся членом общины, к которой принадлежал должник или убийца, чтобы принудить к одному конкретному действию (например, вымогательство ценностей, уплата долгов) или для краткосрочного наказания (после убийства). Английские и американские купцы применяли эту практику, которая, вероятно, была знакома им из африканского контекста, на берегах Северной Америки, захватывая коренных жителей и принуждая автохтонное население к отдаче шкур животных. Gibson. Otter Skins, Boston Ships, and China Goods. Р. 160–161; Гринев. Туземцы-аманаты в Русской Америке. С. 136. – Однако эту практику (по-русски «полон») следует отличать от российского заложничества («аманатство»).
Тем не менее ни в одной из западноевропейских колониальных империй раннего Нового времени, располагавших заморскими колониями, «добровольно» заключенные договоры о заложниках или основанное на международном праве одностороннее (насильственное) взятие заложников в мирное время не служили систематическим средством содействия имперской экспансии и обеспечения насильственно-военных претензий расширяющегося государства. В континентальной Османской империи ситуация была иной. Не позднее XV века удержание заложников происходило здесь на регулярной основе 266 . Могущественные султаны на протяжении двух столетий выступали в качестве господ по отношению к заложникам – сыновьям правителей из многих покоренных ими стран, которых они на протяжении долгого времени держали в зависимости. К ним принадлежал, например, знаменитый сын валашского господаря Влада Дракулы, граф Дракула (Vlad Draculea), который с 9 до 17 лет удерживался в качестве «человеческого залога», вероятно, временами в крепости, временами при дворе османского султана. После
266
Pollock. «Thus We Shall Have Their Loyalty». Р. 144.
267
Местонахождение Дракулы во время его пребывания в заложниках не совсем ясно. Хайко Хауманн изначально предполагает, что он получил образование при дворе султана, но в другом месте упоминает, что его точное местонахождение неизвестно. Другие источники указывают Эгерскую крепость, где он, по крайней мере временно, находился в заключении. Haumann. Dracula. S. 17 f., 22; Klell, Deutsch. Dracula; Treptow. Vlad III. Dracula.
268
Греков. К вопросу о характере политического сотрудничества; Bennigsen, Lemercier-Quelquejay. Le khanat de Crimee; Pollock. «Thus We Shall Have Their Loyalty». Р. 144; Fisher. The Russian Annexation of the Crimea. Р. 6.
Однако с падением Османской империи в XVII и XVIII веках и потерей многочисленных территорий удержание заложников становилось все менее важным. В последний раз оно имело место после недолговечного триумфа османов над русскими в результате поражения последних в 1711 году на реке Прут, когда султану удалось получить в заложники Михаила, сына русского фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева, и дипломата и доверенное лицо царя Петра Павловича Шафирова (1670–1739), в качестве гарантии заключенного мирного договора, однако лишь на короткое время 269 . Российское государство вследствие усиления своей власти во внешнеполитическом контексте больше уже не видело себя в роли того, кто предоставляет заложников, но исключительно в роли того, кто их берет.
269
Журналы и камер-фурьерские журналы 1695–1774 гг. СПб., 1853–1864, здесь – 1711 год. С. 74; Шафиров смог уже в 1714 году вернуться в Россию. Лихач. Шафиров. С. 42–43.
В противовес снижающейся значимости взятия заложников в западноевропейских и Османской империях, в российском государстве с конца XVI века значение заложничества неуклонно возрастало. В XVII и особенно в XVIII веке в контексте российской экспансии и укрепления власти взятие заложников приобрело наибольшее значение. Различие, проведенное Асканом Луттеротом между предоставлением заложников, регулируемым договором, с одной стороны, и их насильственным захватом, с другой, в российском случае бесполезно. Хотя, за единственным исключением в конце XVIII века, речь всегда шла об одностороннем взятии заложников, границы между их «мирным» предоставлением по соглашению и захватом силой или под угрозой применения силы были подвижны.
Вместе с тем можно говорить о «градиенте насилия» с востока на юг: в то время как взятие заложников на Северном Кавказе и в Южных степях, несмотря на элементы принуждения и насилия, как правило, с обеих сторон встречало понимание и часто сопровождалось своеобразным договором о заложниках, взятие заложников в Восточной Сибири, на Дальнем Востоке, в северной части Тихого океана и на Аляске почти всегда основывалось на открытом применении силы. Выражаясь современным языком, это можно было бы обозначить как «организованное на государственном уровне похищение людей» 270 и этим провести очевидные связи между понятием заложника раннего Нового времени и тем же явлением конца ХX века, террористический вариант которого в 1979 году был объявлен вне закона в Международной конвенции о борьбе с захватом заложников 271 . Однако значительные семантические различия между понятиями «заложник» конца ХX века и раннего Нового времени намного перевешивают терминологическую идентичность.
270
Гринев. Туземцы-аманаты в Русской Америке. С. 129.
271
Kosto. Hostages in the Middle Ages. Р. 4–5.
Несмотря на значение для российской империи заложничества как инструмента экспансии, методы взятия и удержания заложников до сих пор мало изучены в историографии российского государства 272 . Очевидно, что гетерогенность имперских периферий царства привела к тому, что удержание заложников не рассматривалось как один из наиболее трансрегионально значимых российских методов имперской экспансии и стабилизации господства на юге и востоке 273 . Тот факт, что сегодня доступны лишь малочисленные преимущественно связанные с региональной спецификой исследования, чреват тем, что этот феномен в целом окажется недооцененным 274 .
272
Только после распада Советского Союза историки «обнаружили» тему заложничества, но либо рассматривали ее не как основную тему и только с точки зрения региональной специфики, либо ограничивали ее рассмотрение несколькими страницами. Тхамоков. К вопросу о роли системы аманатства; Khodarkovsky. Russia’s Steppe Frontier. Р. 56–60; Гринев. Туземцы-аманаты в Русской Америке; Асфандияров. Институт аманатства в Башкирии; Торопицын. Институт аманатства; Зуев. «Аманатов дать по их вере грех»; Озова. Институт аманатства в Кабарде; Pollock. «Thus We Shall Have Their Loyalty». – Незадолго до выхода в свет данной книги автор узнала о недавно опубликованной статье: Rusakovskiy. Geiselstellungen an den Russischen Kulturgrenzen in der Fruhen Neuzeit. Материал данной статьи, затрагивающий несколько российских периферий и сосредоточенный преимущественно на XVII веке, не учтен в данной книге.
273
В обзорных работах Диттмара Дальмана о Сибири и А. Каппелера и Нэнси Коллманн об истории Российской империи эта практика упоминается, но не получает особого внимания в качестве важнейшего инструмента российской имперской экспансии и консолидации власти. Dahlmann. Sibirien, например, Р. 78, 83, 90; Каппелер. Россия – многонациональная империя. С. 33–34, 39; Kollmann. The Russian Empire. Р. 63, 70.
274
Поллок определяет российскую форму практики заложничества как «дипломатическое взятие заложников». Однако при этом он оценивает данный феномен в его северокавказском проявлении. Pollock. «Thus We Shall Have Their Loyalty». Р. 139.