Рождение Российской империи. Концепции и практики политического господства в XVIII веке
Шрифт:
И вновь полезно обратиться к истории понятий, чтобы приблизиться к пониманию современников событий – в данном случае пониманию того, что подразумевала московская сторона под термином «заложник». Изначально доминировавший термин заклад, обозначавший заложника, впервые был применен в кабардинском контексте в 1588 году в жалованной грамоте 324 . Исходя из этого, необходимо было выступить военным походом против «непослушных» («на наших непослушников»), «заставить повиноваться» и затем захватить заложников («и заклады у них поимати»). Заложник (заклады) должен был быть доставлен в город Терск для подтверждения («для укрепления поимати»), чтоб они [кабардинцы] «от Крымского и от Шевкальского отстали» и вместо этого «в нашем царском жалованье и в службе» были 325 .
324
Посольство в Москву Черкасских князей Мамстрюка и Куденека мурзы «от всей Кабардинской черкаской земли» // Белокуров (ред.). Сношения России с Кавказом. № 5 (1588). С. 47–51.
325
Там
В этой грамоте представляются важными несколько элементов. Так, сначала осуществлялось принуждение к «послушанию» и только затем брались заложники «для подтверждения», но не наоборот – люди становились пленниками, чтобы таким образом осуществить процесс покорения. В противном случае речь шла бы о пленении, но не о захвате заложников в смысле человеческого залога. Кроме того, взятие заложника обосновывалось тем, что он должен был обеспечить лояльность царю и предотвратить переход на сторону Крымского хана или кумыкского шевкала (человеческий залог). Наконец, было приказано содержать заложника в московской крепости Терск – порядок действий, который явственно отличался от монголо-татарского метода держать заложников при ханском дворе.
С термином заклад московские дипломаты ввели понятие для «человеческого залога», которое до этого с XIV века использовалось как эквивалент латинского термина pignus (залог) исключительно для материальных видов залога, таких как залог недвижимости, залог движимого имущества или антихрез, и которое едва ли можно было отличить от русского термина для материального залога (залог). С конца 1580-х годов оно стало также распространяться на обозначение человеческого залога, хотя и всего на полстолетия 326 .
326
В латинском языке, напротив, pignus (залог) всегда подразумевает исключительно имущество, в то время как obsides — заложников-людей. – И. И. Срезневский и Р. И. Аванесов не знакомы с употреблением термина заклад в отношении людей в качестве залога и цитируют исключительно свидетельства о залоге в отношении имущества. Срезневский. Материалы для словаря. Т. 1. С. 918; Аванесов. Словарь древнерусского языка. Т. 3. С. 308. – У М. Р. Фасмера также отсутствует статья заклад. – См.: Словарь русского языка XI–XVII вв. Т. 5. М., 1978. С. 210. С другой стороны, многочисленные случаи использования понятия «залог» в отношении людей встречаются в свидетельствах конца XVI – начала XVII века. – Понятие заклад в отношении людей с 1589 до примерно 1630 года широко представлено в документах, касающихся отношений российской державы в Кавказом: Белокуров (ред.). Сношения России с Кавказом, например, с. 102, 103 (1589), 121, 130, 136, 181, 366, 425, 530 (1610–1614). См. также: Pollock. «Thus We Shall Have Their Loyalty». Р. 141. – О замещении понятия заклад в начале XVII века см. далее.
Именно эта аналогия, согласно которой понятие залога отныне должно было распространяться как на людей, так и на материальные предметы, ярко демонстрирует характер заложничества в конце XVI, XVII и даже в начале XVIII века в российском государстве (и, предположительно, также во времена Киевской Руси): люди, как и вещи, должны были «храниться» в условленном месте условленное время, чтобы придать вес политическим требованиям. И именно это понимание легло в основу заложничества, как оно практиковалось в имперском контексте российского государства до начала XVIII века. Таким образом, оно значительно отличалось от формы, практиковавшейся в античном Риме или монголо-татарском Сарае.
Существенной предпосылкой для введения заложничества с российской стороны (по османскому образцу) было строительство крепостей. Возведение крепостей, форпостов, редутов и валов издавна принадлежало к важнейшим инструментам экспансии Великого княжества Московского и позже Московского государства. Он применялся при завоевании как Сибири и Дальнего Востока, так и южных степей и Северного Кавказа 327 . Поэтому спустя десятилетие после принятия отдельных кабардинских князей на царскую службу и заключения военного союза с князем Темрюком Идаровым в 1550-х годах, царское правительство охотно удовлетворило просьбу князя Темрюка закрепить свою военную мощь у подножия Северного Кавказа. В 1567 году на реке Терек было возведено первое московское укрепление 328 .
327
Подробнее об использовании крепостей и крепостных линий в ходе имперской царской экспансии см. гл. 4.2.
328
Просьба о строительстве города для защиты от врагов была высказана кабардинскими князьями уже в 1566 году. Продолжение Александро-Невской летописи // ПСРЛ. Т. 29. М., 1965. С. 353 (1566); Из дополнений к Никоновской летописи о <…> постройке русской крепости у устья р. Сунжи и др. // КабРО. Т. 1. № 4 (декабрь 1566). С. 13; Кушева. Политика русского государства на Северном Кавказе. С. 275 и далее.
Место было выбрано удачно: крепость стояла у устья реки Сунжи, у места впадения в крупный Терек, на стратегически важном перекрестке, известном как «османский путь», где пересекались пути, шедшие с севера на юг и с востока на запад Северного Кавказа. Крепость переполнила чашу терпения крымско-татарского хана и османского султана: они больше не хотели мириться с вмешательством Москвы в дела региона, который они воспринимали
329
Грамота царя Ивана Васильевича турецкому султану Селиму с сообщением о сносе Терского города и об открытии «астраханской дороги» // КабРО. № 16 (март 1571). С. 27–29, здесь с. 27.
330
Бгажноков, Дхамихов. Темрюк Идаров и военно-политический союз Кабарды и России. С. 54–63.
Год спустя создание специально оборудованного дома для заложников, которые жили внутри Терской крепости, положило начало новому методу консолидации власти в Московском государстве 331 . Впредь все заложники по всему царству должны были содержаться, как в случае с Терской крепостью, на окраинах завоеванных, аннексированных или находящихся в процессе захвата территорий. Такая организация убивала одним выстрелом сразу трех зайцев: во-первых, территориальная близость к исконным местам поселения покоренных этнических групп облегчала замену заложников, которая должна была происходить через определенные промежутки времени. Во-вторых, родственники заложника получали возможность время от времени убеждаться в его благополучии. С помощью подобных посещений российская сторона надеялась добиться большего успеха в выполнении ее требований. В-третьих, наконец, и без того уже существующую военную охрану крепости можно было также использовать для надзора за заложниками, так что охрана не требовала дополнительного финансирования. Терск (Терский город) как пункт содержания заложников даже назначили местом пребывания воеводы и город оставался на протяжении почти полутора столетий важнейшим центром имперской политики российской державы на Северном Кавказе.
331
Озова. Институт аманатства в Кабарде. С. 58–87, здесь с. 59. – Только в XVII веке эти дома получили название аманатский двор (аманатская изба).
Рис. 2. Терская крепость на реке Терек между Черным и Каспийским морями, расположенная между территориями кумыков и кабардинцев на Северном Кавказе, XVIII век
Борьба за власть среди кабардинских князей, разгоревшаяся в 1589 году после смерти князя Камбулата Идарова, брата князя Темрюка Идарова, предоставила Москве новые возможности. С сентября 1589 года царское правительство заставило всех кабардинских князей, сам род Идаровых и другие особо влиятельные в политической жизни Кабарды семьи регулярно предоставлять заложников 332 . Московское государство следовало политической стратегии, которую оно позже реализовало также и за пределами Северного Кавказа, на других перифериях: речь шла о стремлении с помощью заложников из различных семей оказывать давление на значительную часть политической элиты покоренных этнических групп и таким образом иметь возможность определять их (внешне)политический курс 333 .
332
Отписки из Терского города воеводы князя Андрея Хворостина // Белокуров (ред.). Сношения России с Кавказом (1578–1613 гг.). № 10 (1589). С. 73–82; Озова. Институт аманатства в Кабарде. С. 63.
333
В XVIII веке эта стратегия сыграла особенно важную роль в российской политике в отношении казахов Младшего и Среднего жузов, когда Китай династии Цин, джунгары и российская держава боролись за влияние среди казахских орд. Подробнее о практике российского заложничества по отношению к казахам см. ниже.
В свете межимперской борьбы за кабардинцев между Османской империей, Крымским ханством, Персией и Московским государством, а также из-за внутренних разногласий внутри кабардинских княжеских родов оказывать влияние на их внешнеполитическую ориентацию представлялось особенно непростой задачей. Царскому правительству пришлось с неудовольствием принять к сведению, что этнические группы в областях фронтира приспособились к тому, чтобы поддерживать лояльность одновременно нескольким сторонам: некоторые кабардинские князья, несмотря на предоставление заложников царю, не хотели в дальнейшем отказываться от тесных отношений с крымским ханом и кумыкским шамхалом и от выдачи этим правителям заложников в качестве залога для поддержания мирных отношений 334 .
334
Посольство в Грузию князя Семена Звенигородского, диака Торха Антонова, Троицы Сергиева монастыря соборного старца Закхея и других // Белокуров (ред.). Сношения России с Кавказом. № 12 (1589–1590). С. 84–181, здесь с. 137; Pollock. «Thus We Shall Have Their Loyalty». Р. 152–153, 155.
Вместе с тем заложничество вкупе со строительством крепостей были признаны настолько успешными методами для создания и развитие фундамента властно-политических притязаний Московского государства в отношении кабардинцев, что они были перенесены на процесс взаимодействия и с другими этническими группами и стали краеугольным камнем царской имперской политики в отношении нехристианских народов. Присяга на верность, которую Москва по-прежнему заставляла приносить глав покоренных этнических групп, хотя и оставалась, как и прежде, важнейшим аспектом подчинения царской власти, но только с началом практики заложничества верховенство Москвы стало очевидно извне.