Рождение Венеры
Шрифт:
Мать при виде меня даже не пыталась скрыть тревогу:
– Боже! До чего же темные у тебя волосы! Наверное;, все-таки нам следовало их перекрасить. Ну а что с твоим платьем? Давай-ка поглядим. Золотой отлив снова вошел в моду, но, мне кажется, отец предпочел бы, чтобы ты надела шелк поярче. Тебе был бы к лицу темно-красный цвет,
Я не помнила, чтобы отец хотя бы раз сделал разумное замечание касательно моего гардероба.
– А вам не кажется, что это будет чересчур пышно? – спросила я. – К чему нам вызывать благочестивый гнев на улицах?
– Проповедник еще не правит нашим городом! – возразила мать, и, пожалуй, я впервые
– Матушка! – сказала я. – Если все это делается ради мужчины, то проще выбрать слепого. Тогда он не заметит ни одного моего недостатка.
– Нет, дорогая моя, ты не права. Ты очень хороша собой. Очень хороша. Твой здоровый, радостный дух озаряет тебя внутренним светом!
– Да, я умна, – сказала я угрюмо. – А ум и красота – не одно и то же. Как я слышала уже много раз.
– От кого? Неужели от Плаутиллы? Она не настолько жестока.
Я замешкалась.
– Нет, не от Плаутиллы.
– Значит, от Томмазо? Я пожала плечами. Мать задумалась.
– У твоего брата острый язычок. Пожалуй, тебе лучше жить с ним в дружбе.
– Я тут ни при чем, – мрачно возразила я. – Он сам вечно обижается.
– Ну и пускай. Когда дело доходит до важных вещей, то кровь горячее воды, – жестко произнесла она. – Ладно. Давай теперь подумаем о башмачках.
13
Плаутилла напоминала корабль на всех парусах. У нее даже лицо располнело. Казалось, она прямо-таки утопает в собственной плоти. Волосы утратили прежний золотистый оттенок – теперь не время их осветлять. С таким-то животом ей, пожалуй даже на крышу не подняться. Но она, похоже, об этом и не жалела. Толстая и безмятежная, она походила на животное, уютно устроившееся у водопоя, слишком крупное, чтобы куда-то спешить. К тому же было слишком жарко.
Мы прибыли первыми. Мама вручила Плаутилле засахаренные фрукты и миндаль, а та повела нас смотреть на недавно обставленную спальню. На стене висели новые гобелены, на постели красовались простыни, по краям украшенные вышивкой и монограммой с семейным гербом. Сбоку стояла колыбелька с покрывалом из белого камчатного полотна, отороченным золотой и серебряной бахромой. Свадебный сундук красовался на почетном месте, и танцующие сабинянки казались чересчур бодрыми для нынешнего зноя. Утихает ли мужская похоть в такую душную пору? Дитя, зачатое в разгар лета, вызывает подозрения; вероятно, потому, что это связано с двойным жаром – воздуха и вожделения. Впрочем, я была еще слишком юна, чтобы кто-то посвящал меня в сокровенные параграфы сей тайной премудрости. Несомненно, скоро я обо всем узнаю не понаслышке.
По словам Томмазо, Маурицио поставил тридцать флоринов против четырехсот, что родится девочка. Видимо, надеется возместить разочарование денежным выигрышем, хотя я сомневаюсь, что такая сумма покрыла бы его расходы на роскошное приданое для малыша и прочие покупки. Все было по последней моде: ароматные белые вина для будущей матери, стайка молодых голубей, которых предстояло зарезать сразу после рождения ребенка, потому что их мясо легко усваивается. Сверху было слышно, как птицы воркуют
– Мама говорит, что художник уже закончил поднос к рождению, – сказала Плаутилла, тяжело переводя дух, когда мы закончили осмотр всех ее богатств, – и что он получился чудесный. Я попросила на одной стороне изобразить Сад Любви, а на другой – шахматную доску. Маурицио так любит играть, – добавила она и по-детски захихикала над собственными словами.
Неужели я тоже буду говорить нечто подобное, когда выйду замуж? Я поглядывала на свою упитанную, счастливую сестру почти с ужасом. Теперь она знает намного больше моего. Но отважусь ли я когда-нибудь распрашивать ее?
– Не тревожься. – Она заговорщицки подтолкнула меня. – раз у тебя начались месячные, ты очень скоро сама все поймешь. – Она состроила гримасу. – Хотя, скажу тебе сразу, это не совсем то же, что книжки читать.
Так что же это такое? – хотелось мне спросить. Расскажи мне. Расскажи мне все.
– Это больно? – вырвалось у меня как-то почти само собой. Плаутилла сложила губки бантиком и молча поглядела на меня, смакуя миг своего торжества.
– Конечно, – ответила она просто. – Так узнают, что ты – чистая девушка. Но потом боль проходит. И тогда все совсем не так плохо. Честное слово.
И, глядя на нее, я подумала, что она говорит серьезно, и впервые в жизни я осознала, что эта тщеславная глупышка наконец-то нашла себе в жизни занятие по душе. Я порадовалась за нее, но одновременно еще больше ужаснулась за свое будущее.
Наша беседа прервалась: прибыли новые гости, друзья семьи, все – с небольшими подарками. Плаутилла с улыбкой переходила от одного к другому. А потом к нам присоединился тот мессер.
Он был в винно-красном бархатном плаще, еще более красивом, чем тот, что был на нем в церкви; мой отец, несомненно, одобрил бы такой выбор ткани. Он выглядел старше, чем в наши прошлые встречи, но ведь дневное освещение более жестоко, чем свечное пламя или свет масляных ламп. Он заметил меня сразу, как только вошел в комнату, но вначале подошел поздороваться с моей матерью. Я видела, как она сложила руки и внимательно выслушивала его любезности. Они явно виделись не первый раз. Удивилась ли я? До сих пор сама не понимаю. Гораздо позже я слышала, что нередко с первого взгляда распознаешь людей, которым предстоит переменить твою жизнь. Даже если поначалу они совсем тебе не нравятся. А я уже заметила его. Как и он – меня. Бог нам в помощь теперь.
Я подкараулила Плаутиллу, неловко кружившую между гостями по комнате, и притиснула ее к ближайшей стенке – во всяком случае, приблизилась к ней настолько, насколько позволял ее живот.
– Кто он?
– Кто?
– Плаутилла! Я же не могу ущипнуть тебя, как раньше. Иначе у тебя еще схватки начнутся, а я не вынесу твоих криков. Зато, когда ты родишь, я буду безнаказанно щипать твоего ребенка, и пройдут годы, прежде чем он сумеет на меня пожаловаться.
– Алессандра!
– Ну, я жду. Кто он? Она вздохнула: