Рождение Венеры
Шрифт:
Мы с Эрилой наблюдали за всем этим в оцепенении. Он был сосредоточен и проворен, как висящий в пространстве паук, ткущий грубую, но геометрически безупречную паутину. Он передвигался быстро, старательно избегая жара от костра. На одной стене уже виднелись контуры фигур, прорисованные сангиной; оставалось только нанести слой штукатурки. На полу паренек, на вид не старше меня, сидел за столом, растирая пестиком в ступке краску для контуров. Когда работа над фреской начнется в полную силу, помощников будет больше, а сейчас довольно и одного. Художник окликнул его с высоты. Мальчик
– Мастер говорит, он не может сейчас прерваться. Иначе огонь опалит потолок, если будет слишком долго гореть, а ему нужно закончить решетку сегодня, до вечера.
– Что он такое делает? – пробормотала Эрила, явно устрашенная всем увиденным,
– Он наносит сетку на потолок, чтобы потом она помогала ему писать фреску, – живо отозвался мальчик.
Я поглядела на него. Лицо перепачкано сажей, а глаза блестят. В каком возрасте он впервые ощутил зуд в пальцах? Эрила по-прежнему недоумевала.
– Свод обманчив, когда его расписываешь, – объяснила ей я. – Правильно оценить перспективу на глаз невозможно.
А линии решетки помогут ему придерживаться исходного рисунка. На свой набросок он нанесет такую же сетку, как на карту, а потом, квадрат за квадратом, перенесет его на потолок.
Мальчик бросил на меня любопытный взгляд. Я не отвела глаз. Не спорь со мной, отвечал ему мой взгляд. Я прочла и знаю об этом больше, чем когда-либо узнаешь ты, пускай не мне, а тебе суждено покрыть наши потолки небесными видениями.
– Тогда скажи своему учителю, что мы подождем, а пока понаблюдаем за его работой, – заявила я спокойно. – Принеси-ка нам пару стульев.
Он, похоже, немного испугался, но, ничего не сказав, поспешил обратно к алтарю и принялся искать подходящие стулья. Найдя два стула, он потащил было их в нашу сторону, но тут на него закричал художник, и мальчишка застыл на месте, разрываясь между двумя приказами. Я с удовольствием отметила, что слово художника оказалось важнее, и подмастерье, бросив свою ношу на полпути, вернулся к прежней работе. За стульями отправилась Эрила.
Прошел почти час, прежде чем художник спустился. В костре жгли солому – дешевое и капризное топливо, которое вспыхивало и прогорало в считанные мгновенья. Один или два раза художник вскрикивал, когда пламя разгоралось чересчур сильно, и слуги подливали в него немного воды, но от этого поднимался страшный дым, и художник заходился кашлем. Я слышала, что на этом этапе случаются страшные увечья; поэтому слуги должны быть не менее искусными в своем деле, чем живописец – в своем. Наконец, он подал им сигнал опускать его. Веревка дрогнула и закрутилась, устремившись к полу. Он чуть не выпал из своих ремней и, бросившись ничком на пол, неудержимо закашлялся, сплевывая сгустки мокроты и пытаясь восстановить дыхание. Под силу ли женщинам такая работа? Может быть, дочь Учелло и нарисовала множество драпировок для храма Марии Магдалины, но она не могла бы вот так подняться под эти сводчатые небеса. Мужчины творят, женщины лишь восторгаются. Я уже начала терять веру в себя. Савонарола с кафедры призывал отправить женщин
Художник приподнялся, сел, обхватив голову руками, потом поглядел в сторону и увидел, что мы все еще в часовне, все еще ждем. Он встал, оправил одежду, насколько мог, и подошел к нам. Он изменился – облик стал более мужественным, а прежнюю робость словно прогнала поглотившая его работа. Эрила поднялась, мгновенно став преградой между ним и мною. Лицо у него сейчас было чернее, чем у нее, а пахло от него потом и гарью, и будто сам дьявол вселял в него уверенность.
– Я сейчас не могу прерваться, – сказал он сиплым от дыма голосом. – Мне нужен не только огонь, но и дневной свет.
– Вы с ума сошли, – возразила я. – Вы заболеете!
– Не заболею, если буду работать быстро.
– О! У моего отца есть зеркала, которые он использует, когда работает ночами: они делают свечное пламя ярче. Я попрошу его прислать вам такое зеркало.
Он склонил голову:
– Благодарю вас.
От алтаря донесся голос – это кто-то из слуг о чем-то спрашивал его. Художник ответил на чистом тосканском наречии.
– Вы преуспели в итальянском.
– Огонь торопит с ученьем! – И по его перепачканному лицу скользнул призрак улыбки.
Наступило молчание.
– Эрила, – сказала я, – ты не оставишь нас на минутку одних!
Та бросила на меня сердитый взгляд.
– Прошу тебя. – Я не знала, что еще сказать.
Она пристально поглядела на художника, потом отвела взгляд и двинулась к алтарю, беспечно покачивая бедрами, как она иногда делала, когда хотела, чтобы мужчины обратили на нее внимание. Мальчишка глаз от нее не мог оторвать, а художник даже не поглядел в ее сторону.
– Вы их посмотрели?
Он слегка кивнул, но я ничего не смогла прочесть в его глазах, покрасневших от дыма. Он снова глянул на огонь…
– Ну так если не сейчас, то когда же? Я через несколько дней уезжаю.
– Уезжаете? Куда?
Значит, он ничего не слышал.
– Меня выдают замуж. Разве вы не знали?
– Нет. – Он помолчал. – Нет, я этого не знал.
Он существовал так обособленно, что до него не доходили даже сплетни прислуги.
– Тогда, наверное, вы не слышали и о том, что нашему городу угрожает вторжение. И что дьявол бесчинствует на его улицах, убивая и калеча людей.
– Я… Да, об этом я что-то слышал, – пробормотал он, и мне показалось, что на мгновенье его снова покинула уверенность.
– Вы ходите в церковь? Тогда вы слышали проповеди Монаха.
Он снова кивнул, но на этот раз отвел глаза…
– Вам следует остерегаться, не то Монах вложит вам в руки молитвенник вместо кисти. Я…
Но тут возле меня снова выросла Эрила и укоризненно зацокала языком, В ее обязанности входило сохранить меня чистой для супружеского ложа, и она явно опасалась, как бы я, секретничая с каким-то мастеровым, не запятнала себя.
Я вздохнула:
– Ну так когда же, художник? Сегодня вечером?..