Рождение волшебницы
Шрифт:
– Оно пахнет! Платье у нее пахнет, – поспешил заявить кто-то из особенно осведомленных.
– Дурак! Пахнет у княгини платье! Ты даешь! Она моется мылом по три раза в день!
– Ты – дурак! Она пахнет сладко! И руки, и платье, и всё… Как цветы.
– Как ладан в церкви?
– Как сто ладанов!
Спор оборвался, когда подали к дворцовому подъезду карету. Из боковой улицы выехали под цокот копыт конные витязи, за ними потянулись вереницы запряженных парами лошадей – и вот выкатилась карета с высокой крышей. Зрители накапливались в опасливом отдалении от стражи, ближе к дворцу потянулись
– Не напирать! – воскликнул он, спустившись к толпе. – Осади, осади назад!
Вельможа нес обвислый кошель, который вызывал у нищей братии лихорадочное вожделение.
– Слава великой государыне! – раздавались выкрики. – Кормилица наша! Щит правоверных! Надежда наша!
Толпа сомкнулась вокруг посланца государыни. Тогда он набрал горсть мелкого серебра и швырнул от себя подальше. Нищие, побирушки и просто задорный, охочий до легкой добычи народ, устремились в давку – туда, где попадали монеты.
Двойные двери дворца раскрылись снова – перед склонившимися дворянами явилась слованская государыня. Она остановилась на верхней ступеньке, бросив вокруг скользящий, нигде не задержавшийся взгляд, прежде чем ступить на мостовую.
С противоестественным ощущением, в котором было нечто и от ревности, Золотинка опять увидела самое себя. Слованская красавица гляделась безупречно. Сверкающие волосы Зимки-Золотинки покрывала сдвинутая на лоб, затейливо подвязанная на затылке косынка тончайшего прозрачного шелка. То было единственное облачко, набросившее пасмурную тень на прекрасный и гордый лик. Пронзительный взор, линия чуть вздернутого носа, неспокойный рот… в этом лице было еще и нечто стремительное.
Зимка-Золотинка медлила садиться в карету, не обращая внимания на склонившихся у распахнутой дверцы гайдуков.
– Вот бы нас прокатила! – Золотинка поймала взглядом одного из босяков, который только что вырвался из толкучки и еще задыхался от возбуждения.
– Но, еще скажешь! – выдохнул тот с презрительным пренебрежением к такого рода пустопорожним разговорам.
– Попроси!
– Сам проси! Чокнулся?
– И спрошу, бояться не буду! – взвинчивала страсти Золотинка.
– Тьфу! – не поверил пацан и выругался, подвинув на голове большой, не по размеру овчинный треух.
А Зимка-Золотинка, убедившись, что общество, разобрав серебро, все целиком нахлынуло к рядам стражи, ступила на подножку кареты.
– Государыня, смилуйся – пожалуй! – вскричала Золотинка противным голосом попрошайки и кинулась напролом.
Чтобы перехватить мальчишку, витязь, прянув конем, мазнул его плеткой. Но Зимка-Золотинка уже узнала пигалика. А если и не узнала – себе не поверила – то вздрогнула в предчувствии той самой беды, которую и ожидала со дня на день.
– Тебе чего? – спросила она с затаенным испугом, понятным, наверное, только для Золотинки. Слово государыни придержало ретивых охранников.
– Прокати, государыня, вот чего! – вскричал тут, как бухнул, из толпы мальчишка в меховом треухе. Все так и обомлели.
– Государыня, краешек
Главное, она не осталась в одиночестве. Дети галдели все скопом. То есть мятеж этот, несомненно, подходил под статью Уложения «Скоп и заговор». Скоп, неупорядоченное скопление народа, имелся налицо, а заговор живо изобразят в застенке. Вдохновленная этим обязывающим соображением, стража готовилась хватать, чья-то грубая рука уже примерилась к Золотинкиному загривку, но государыня не замедлила.
Могла ли она промедлить, если на совести ее лежал Камарицкий лес, – и об знал пигалик.
– Вот как! Забавно! – сказала она с преувеличенным оживлением. – Это кто же тут хочет покататься со своей государыней? Кто тут у нас такой смелый? Ладно, смелого прокачу! – продолжала она, обращаясь к народу.
И тотчас же должна была остановить развязного парня из лавочников, который, крякнув и заломив шапку, ступил вперед. На широкой ряшке его застыла глуповатая, сама себе не доверяющая улыбка.
– За ребенка что ли себя считаешь? – недобро ухмыльнулась государыня. – Я детей потешить. Маленьких.
Теперь все притихли, включая и Золотинку, которая не вставала с колен, не делая, впрочем, попыток целовать Зимкин подол. Взбудораженная толпа, не вовсе еще разобравшись в своих чувствах, склонялась, по видимости, к умилению с изрядной долей опаски. Никто больше не отзывался на приглашение покататься. Надо сказать, что и сам зачинщик, пацан в меховом треухе, который своевременно поддержал Золотинку, впал к этому времени в малодушие и подался назад, а не вперед, оказавшись пред ликом государыни.
Ощущая себя не очень складно в тенетах всеобщей немоты, Зимка-Золотинка догадалась поймать за руку первую подвернувшуюся девчонку. К несчастью, одурела от испуга и девочка – опрятная малышка в передничке и с корзиной для покупок, – она уперлась, вся деревянная, и скривилась мордашкой, так что толпа зевак, стража в лентах, витязи в перьях и со знаменем, величественные гайдуки-великаны и ездовые, сенные девушки у кареты – весь честной народ ужаснулся, ожидая неминучего рева.
Лжезолотинка, скрывая происходившую из нетерпения злость, тянула паршивку за руку, а та, вцепившись в корзину, где кто-то шевелился под тряпкой, обомлела до бесчувствия, до невозможности зареветь… Но беда нагрянула с другой стороны.
Неподалеку в толпе семейство добропорядочных горожан лихорадочно выдавливало из своей среды подходящего по размерам добровольца, который тоже сопротивлялся. Папаша и мамаша шипели, не разжимая губ, а мальчишка – эдакий ангелочек в сапожках, – выкатив безумные от ужаса глаза, хватался за материн подол. Да не тут-то было! Улучив миг, отец удачно рванул малыша от материнский юбки и такой снабдил его на дорогу затрещиной, что ошеломленный ангелочек хлопнулся наземь и – натурально! – взвыл.
Золотинка же, неприметно трогая болезненный рубец через плечо, который оставила плеть витязя, подумывала, не пора ли вставать с колен. И хотя по всему выходило, что пора, не вставала, понимая, что окажется в пустоте: государыня, деятельно волочившая к карете упрямую паршивку с корзиной, в который беспокоился гусь, не замечала, однако, затеявшего сыр-бор мальчишку.