Рожденные на улице Мопра
Шрифт:
— Я не думала, что все сразу будет так официально… Мне сказали, сегодня ознакомительный день, переговоры завтра… Мне надо, наверное, переодеться, да? — сказала Инна.
— Я вам могу помочь подобрать что-то подходящее, — предложил Алексей.
— Да?
— Почему бы нет? Нам предстоит целый день провести вместе.
— Пойдемте в номер? — неуверенно спросила она.
У нее были болезненно красивые губы — большие, даже по виду казалось, мягкие, обволакивающие, чувственные и жаркие. Глаза тоже выглядели красивыми, болезненно пронзительными, робкими и в то же время настойчивыми, требовательными. Где-то в глубине вспыхивал яркий прожигающий свет.
Когда они шли по коридору,
— Мой муж недавно погиб. Я не люблю фуфыриться… Но я не хочу быть рядом с вами серой шейкой…
— Я готов сбросить пиджак и галстук.
— Нет, я захватила два приличных платья. Не пылиться же им. Красное подойдет?
— Продемонстрируйте.
Они вошли в просторный двухкомнатный номер. Инна пошла к платьевому шкафу.
— Вот… А это босоножки, с золотой каймой. Ничего?
— Примерьте…
Она скрылась в спальне. Скоро оттуда вышла, стеснительно, пожимаясь.
— Да вы настоящая золушка! Которая стала принцессой! Сюда бы поясок. Золотистый.
— Надо, наверное, подкрасить глаза?
— Разве чуть-чуть. Они у вас и без того выразительны. Из косметики будет достаточно яркой помады…
— Совсем яркой у меня нет. — Инна кинулась к косметичке.
Они говорили о тех милых, угодных и занятных для женщин пустяках, которые больше всего сближают людей.
— У вас перстень с рубином? Как жаль, что я не захватила свое колье с красным изумрудом.
— К вашему платью можно прибавить светлую воздушную косынку. Это придаст объема, и ваша стройность приобретет большую таинственность…
— Вы всегда такой? — вдруг капризно и зло спросила Инна, она будто коготки выпустила; Алексей подумал: уж не переборщил ли?
— Всегда. Если мне нравится женщина, я ей скажу об этом. Если я хочу пить, я выпью стакан воды. Я всегда естественен и откровенен.
— Но вас же ко мне приставили?
— В жизни иногда случается, как в поговорке: выходила по расчету, получилось по любви.
В номер постучали. Скоро в гостиную вошла тётка в очках, плотная, увесистая, невысокая, в темном дорогом брючном костюме.
— Мы же договорились встретиться внизу, в фойе, — упрекнула она Инну.
— Финансовый директор Ольга Геннадьевна, — не услышав упрека, представила ее Инна.
На Алексея финдиректор посмотрела презрительным взглядом. «Чего ты сюда приперся, тебе где велено ждать?» — говорил взгляд тетки. Но Алексей не терпел хамства:
— Инна Эдуардовна, ваша помощница сейчас купит вам золотой поясок. Внизу в бутике продают…
— Я что, сюда на побегушки приехала? — фыркнула Ольга Геннадьевна. — Кто ты такой, чтоб здесь приказывать?
Инна вмиг преобразилась, побледнела, у нее, как у ребенка, у которого будто бы отняли что-то самое ценное, нервно задрожали губы.
— Ольга Геннадьевна, уйдите отсюда сейчас же! Я не хочу вас видеть!
Что-то бухтя себе под нос, с цокотом каблуков, растоптанная, финдиректор выскочила из номера.
«О! — воскликнул мысленно Алексей. — Браво, Инночка!» Она и впрямь не проста. От таких неизвестно, чего ждать: и каприз, и истерика, и воспитанные манеры, и влюбленность, — все для таких органично, все возможно. Тут Алексей поймал себя на мысли: уж не влюбляется ли он? Похоже, сценарий пребывания «вдовушки», расписанный Разуваевым, рушился. Она стояла перед ним растерянная, виноватая.
Алексей подошел к ней, негромко сказал:
— Спасибо вам, вы защитили мою честь… — Он поцеловал ее руку. — Детали гардероба купим по дороге. Помадой вовсе можно не пользоваться. Вдруг надумаем целоваться…
— Нет-нет! — взвилась Инна.
Алексей расхохотался.
— Мы должны сейчас поехать на стройку? — кисло спросила она.
—
Инна стиснула его руку.
В старом графском гнезде, музейном Кускове, на окраине Москвы, они не вспоминали о коммерческих целях визита Инны. Алексей и Инна отключили телефоны, они жадно разглядывали фаянсовые безделушки — чашки, фигурки — в музейных стендах в зале каменной оранжереи и говорили о причудах и изысках ваятелей фарфора; они, поскрипывая старыми паркетными полами, бродили по залам Большого дворца и вглядывались в портреты приближенных царских особ, которые грустно смотрели на них с полотен, писаных маслом неизвестными даровитыми самоучками, и говорили о школе живописи и манере того или иного художника. Алексей и Инна восхищенно обходили усадебные архитектурные шедевры графа — грот с коллонадой и вычурной белой лепниной, будто масляные вензеля на пирожном, и купольными крышами в стиле барокко — и говорили о влиянии на русское зодчество итальянцев; они осматривали итальянский домик, финский и голландский домики и судили о широте строительных пристрастий графа, повесы, разгульника и стервеца, способного за охотничью борзую отдать десяток душ крепостных; Алексей и Инна растворялись в аллеях парка с беседками и ротондами, с античными скульптурами; слегка облезлые изваяния красавца Аполлона, разгульного прожиги Бахуса и мужественного Гефеста расступались пред ними на аллеях, грели их своим каменным неизносимым теплом и вечностью; Алексей и Инна говорили о величии творений эллинов.
Они стояли у высокого мраморного монумента, который победно венчала скульптура царицы… и долго разбирали призатертую высеченную на камне надпись: «Екатерина Великая, Всемилостивейшая государыня, удивившая весь свет славными своими над Оттоманскою Портою победами, и дав торжествовать своим верноподданным преполезный мир, всемилостивейше соизволила марта 22 и августа 23 1785 года осчастливить своим присутствием здешнего дома хозяина графа Петра Борисовича Шереметева…»
И Алексей, и Инна рассуждали об противоречивом царствовании Екатерины, которая истово, боясь заговора, свержения и предательства, делала всё для дворян и не жаловала, травила русских простолюдинов. А владелец здешнего имения, фаворит правящей немки Екатерины Шереметев, который был губернским предводителем московского дворянства, привнес в свое имение некий дух холодной западной красоты, а во всю здешнюю атмосферу, даже в облегающий усадьбу лесопарк с большим прудом, многими озерцами, аллеями — дух таинственности и чрезвычайной, взрывной плотской любви…
— Да и сам пьяница и повеса Шереметев, — говорил Алексей, — в конце концов влюбился в свою крепостную. По воспоминаниям очевидцев, только она — крепостная графиня Марья — умела с ним управляться, когда он чудачил по пьянке.
Инна, чуть улыбаясь, казалось, не слушала Алексея.
— Леша, — вдруг сказала настороженно она, — тебе, наверное, влетит из-за меня? Ты ведь должен…
— Я никому ничего не должен. — Алексей обнял Инну.
Он хотел поцеловать ее, она резко отпрянула, но тут же сама обвила его шею руками.
Через минуту она шептала ему:
— Леша, тебя ко мне приставили? Скажи честно.
— Да.
— Ты должен что-то мне, как это сказать, втюхать?
— Да.
— Не думала, что ты признаешься.
— Да.
— Что «да»?
— Всё — «да». И только «да».
— Я глупая. Глупая! Я понимаю, что мне этого нельзя… Я не за этим приехала сюда. — Инна смотрела на него болезненно пристальным взглядом, ища, очевидно, в его глазах ложь, коварство, издевательство… — Леша, ты не предашь меня? Скажи мне честно. Не бойся!