Рожденные на улице Мопра
Шрифт:
Пройдет несколько месяцев — братьев Павла и Алексея воссоединит на время смерть матери Валентины Семеновны Ворончихиной, в девичестве Смоляниновой, чей век оказался не короток, не длинен.
Часть третья
Николай Семенович Смолянинов, попросту — Череп, не оказался пророком. Он твердил на всех углах, что Ельцина из Кремля можно выпереть только в гробу. При этом известие о смерти «гаранта» кремлевские мазурики оттянут на пару дней, чтоб успеть прибрать к рукам, что в палатах плохо лежит и липко льнет к загребущим лапам ельцинского окружения и родни.
Нет!
Острослов-народ в Вятске имел свободу обсудить грандиозную «рокировочку».
— Сам бы Ельцин ни за што не сполз с трону! Видно, яйца так ему скрутило, что невмоготу.
— Танюха, евонная дочерь, с носастым Березовским сторговалась. Тот ей втюрил лимончиков, она батьку сдала, как хряка, на живодерню.
— Погоди… Полгода пройдет, и позабудут этого Ельцина, как не бывало. Сталин — вот фигура! А этот алкаш, разрушник… Сталин-то принял Россию с сохой, а оставил с ядерной бомбой!
— Оставьте свою идиотскую демагогию про Усача! Если так судить, то выйдет: Ельцин принял Россию с пустыми прилавками, а оставил с компьютером в каждом доме и мобильным телефоном в каждом кармане!
— По мильёну русских в год мрёт! Какие тут, лять, телефоны?
— При Сталине-то чего, не мёрли? Прогресс — всегда на костях. При Петре Первом на треть население сбавилось, зато — подвижки…
— Глаза-то разуй, сукин ты либерал! Заводы стоят, поля заросли, армия развалена… Страна по уровню жизни рядом с Мозамбиком. По числу миллиардеров — на втором месте после Америки!
— Чего говорить? Печать иуды и кровопийцы будет лежать на роду Ельциных. На детях, внуках и правнуках его!
— Да-а, поганца хуже его в истории России не сыскать. Разве что предатель Горбачев сравнится…
— Важно, куда нынешний поведет?
— Больно уж он худощав, некорисен. Вида у него нету… Как шарышик.
— Этот шарышик еще даст прокакаться. Он гэбэшник.
— Пост человека взращивает… Погодь-ка вот, скоро ему такие словеса запоют — вырвет от ихней лести.
— Что росточком мал — не беда. Ельцин — вон какая дубесина, да гниль! Володька скоро политического росту наберет!
— Ежли лигархи дадут, тогда наберет.
— Лучше маленький стоячий, чем большой лежачий, елочки пушистые!
В конце двадцатого века Россия находилась на очередном переломе. Всякий раз, когда высшее кремлевское кресло занимал новый человек, страна жила в коконе иллюзий, надежд на перемены. То были мечтательные перемены, или перемены, о которых мечтают. Мечты не могут быть худыми! Тем более когда прокатилось по стране эпохальное ельцинское разорение.
Возможно, сама многовековая история России требовала от страны порядка и стабильности. История не позволяла обществу долго жить в смуте и повальном воровском грехе. Ельцин, окруженный либеральными резонерами, оказался ничтожным реформатором. Он дал волю дельцам, аферистам и проходимцам разграбить наработанное народом ради рыночного капитализма. Что это такое — он знать не мог, ибо был партийным функционером.
В России никогда не боялись секиры закона и суда. Закон в России столь же неустойчив, что и власть. Власть — и есть закон! Власть — и есть суд! В шаткие времена Ельцина в стране витали надежды: «ну не навсегда же так!» Исторический порядок утеснял грабительский ельцинский устой. Казалось,
Появление нового человека на олимпе власти требовала не только историческая ситуация, но и политический бомонд. Российской демократии нужен был преемник, либерал по духу, который узаконит ельцинские достижения. Народ же наивно чаял, что новый ставленник твердо скажет: «Стоп, господа! Наворовались!» Но народ в России — не в ладах с властью, поступков политиков не разумеет, «царя» не выбирает… Внутренний, личностный мотив исторического персонажа таинственен, а частно физиологичен. На объявление преемником Путина повлияли болезнь и деградация Ельцина, отчасти его трусость и опасения «родни»: как бы потом чего-то не вскрылось…
Хрен редьки не слаще. Историю России не угадать.
Скоро преемник вошел в полновластную власть.
Вятское кафе-закусочная на улице Мопра, наново отстроенное старшим Жмыхом, Витькой, вернее, предпринимателем Виктором Михайловичем Жмыховым, гудело политическими разговорами в теплом пивном и винном пару. Панкрат Большевик, ездивший в столицу как ветеран и орденоносец на юбилей Победы, описывал мужикам парад:
— Мавзолей Владимира Ильича весь цветными тряпками обколотили, ничё не видать. А парад двое принимали. Ельцин, бледный, как в обмороке стоял. Да этот питерский, ельцинский ставленник-от… Вот до чего довели, мужики! У меня на груди, на медалях и орденах — Ленин и Сталин выбиты, да и у всех ветеранов тоже. А мы должны идти и равняться на этих, кто их предал… Хотите верьте, мужики, хотите нет: я равненье на них не держал. Носу не повернул. — Все, кто слушал за столиком и кто слышал за столиками ближними, поглядели на большой пунцовый нос Панкрата. — Всё прикарманили! Победу нашу тоже в карман к себе запихнули… Гвоздичку вялую на могилу Иосифа Виссарионовича не положили. Подлецы! Да кто ж Победу-то ковал?
Панкрат молча выпил из стакана вина, зажевал хлебом — отщипнул корочку от куска, — то ли с винной, то ли с душевной горечью произнес:
— Ишь они сейчас. Партию грязью мажут. Сталина клевят… Да пройдет десяток-другой годов, все вздрогнут, когда правда про них самих-то вскроется. Сколь денег они у народа украли, сколь из страны вывезли… Не дожить только до суда-то. Бог бы, что ли, хоть их покарал.
— Ты ж, Панкрат, не верующий? Большевик?
— На других, кроме Бога, даже у меня надёжи нет.
Витька Жмых, чтоб соблюсти преемственность поколений, свое кафе именовал «Прибой», хотя был соблазн назвать заведение ярче — «Мутный глаз». Интерьер нов, зеркалист; мебель, посуда — свежа; барная стойка, рота разномастных бутылок; пара девчух официанток в клетчатых передниках носят кружки и тарелки. Цивильно. Но старые мужики ностальгически вспоминают у разливочного крана Серафиму Рогову, потешника Карлика и покойную тетку Зину, уборщицу: «тоже была баба с душой…»
На входе в кафе нынче — охрана. Секьюрити — «не хрен в отрепьях», а бывший местный участковый, майор в отставке Мишкин. Витька Жмых упросил его принять этот пост для значимости заведения, щедро платил за работу. Мишкин был даже горд вакансии, соблюдал шик и ходил на службу в начищенных ботинках, в черном костюме и белой сорочке при галстуке, «как министр…»