Рождённый под властью Марса
Шрифт:
— Хорошо, — кивнул я, — а что же после всего этого будет с нами?
Снова пауза. Наконец Тодер пожал плечами:
— Поскольку ты уже многое знаешь, я могу назвать тебе остальные две четверти герба, который я только что показывал. Те, которые не относятся к Тирану Базилю, — это эмблемы моего рода. Мать мальчика — очень замечательная личность, моя внучка Силена.
15
Тем не менее я продолжал колебаться. Я хотел занять такую позицию, которая удовлетворяла бы всех, хотя подобный подход нельзя назвать благоразумным.
Некоторые
С другой стороны… Я не имел возможности обдумать то, что он сообщил мне о центаврианах и медведианах; я должен был оттянуть время, чтобы получить такую возможность. Но на первый взгляд его информация казалась верной. Я и сам интуитивно чувствовал, что стремление в начале межзвездной колонизации прототипа медведианина на «север» от Старой Системы, а прототипа центаврианина на «юг» едва ли было случайным.
Тем не менее три пути, три судьбы открыты перед ребенком с таким превосходным генетическим вкладом (если он не погибнет или не заболеет в результате этой нелепой ссоры из-за него).
Могу ли я автоматически принять план Тодера? Согласен ли я, что будет лучше для всех, если ребенок пойдет по тому жизненному путь, который проделал я? Мне не хотелось, чтобы мальчик воспитывался у Тодера, даже если я и сам после всех скитаний обратился опять к нему. Не он ли говорил мне, что марсианский путь, лишенный жизненной силы, был узким переулком, направленным в будущее, но ведущим в никуда. Этот путь стал таким же архаизмом, как и космические планы межзвездных ковчегов после испытаний межпространственных двигателей.
Я сразу же согласился, что оставить ребенка на попечении центавриан это значит надеть «смирительную рубашку» на его ум. Однако мысль разрешить медведианам воспитывать его не вызывала у меня такой тревоги. Опасность возникновения войны из-за хвастовства медведиан о своей талантливости была сильно преувеличена. Как раз этого-то и нельзя предположить. Трата средств на подготовку к войне привела бы к развалу того мира, который попытается сделать это, о чем обожаемые центаврианами компьютеры говорили недвусмысленно.
Даже если я неправ, даже если какие-нибудь новые удивительные достижения докажут, что такая война возможна, медведиане сумеют оценить центаврианскую слабость к порядку; медведиане, уступчивые, свободные и непредсказуемые, подберут обломки и склеят их. Старая Система, вероятно, будет растерта в порошок, по сравнению Тодера, подобно зерну пшеницы, попавшему под гигантские жернова. Да и зачем ее сохранять? Земля отказалась от власти ради чудовищных лабораторных экспериментов, а Марс был всего лишь аппендиксом, не служащим никакой цели.
Питер и Лилит были добры ко мне: они не только спасли мою жизнь, но и обращались со мной как с личностью, отдавая должное моей марсианской чести. Я не совсем понял причины их интереса к этому делу, но, по крайней мере, они признавали ее существование. Хоуск и
Итак, мне следовало бы принять медведианскую сторону. Но я не сделал этого. Во мне заговорил эгоизм.
Меня тяготила мысль, что все, что я высоко ценил, все, что я любил, будет сдано в утиль, что само понятие «марсианин» будет пустым звуком, словом, ничего не значащим. И если уже невозможно создать марсианскую основу великого будущего человечества, то хотелось хотя бы оставить в памяти ребенка, которому суждено властвовать над звездами, когда он достигнет зрелости, бесценные марсианские понятия. Одних только генов недостаточно. Поместив мальчика и девочку в новый мир, благоприятный для выживания, но не похожий на человеческий, можно ли надеяться, что они вырастут людьми? Что делать! Гены ведь не частички в клейкой жидкости, кишащей хвостатыми одноклеточными организмами. Их нельзя отфильтровать, высушить, смешать с другими многогенными соединениями и положить под микроскоп.
И все же это не было бесконтрольным, и большая часть всего этого была доступна большинству людей обычных способностей: талант, связующий время через миллионы лет. Ты ведь можешь планировать его развитие. Ты можешь предпочесть один талант другому, как дающему больше шансов для выживания. Ты можешь наблюдать за этим долго и спокойно и наконец произнести: «Поскольку я сейчас здесь и признаю неведение, то могу сказать: это плохо и это хорошо».
И я решился:
— У них в апартаментах Большого Канала несколько часов назад находился ребенок.
Через секунду я сообразил, что земляне прятали не того ребенка. Полет «Хопподамии» с Дариса на Марс, даже с невероятно сильными двигателями, длился почти два месяца, а ребенок «приятелей» Питера и Лилит плакал, как двухнедельный младенец.
Я совершенно растерялся. Тодер и Лугас принялись расспрашивать меня, откуда мне все известно. Наконец я решился исправить свою ошибку:
— Вернее… ребенок был там: я слышал его плач. Но он, пожалуй, слишком мал.
— Слишком мал? — спросил Лугас. — Вы видели его? Нет. Тогда…
— Достаточно слышать, — сказал ему резко Тодер. — Но подождите. Лугас, как перевозили ребенка? На корабле, подобном вашему, с небольшим количеством пассажирских помещений, кто-нибудь мог услышать его крик.
— Конечно, нет! Мы позаботились об этом. Путешествие для него продолжалось только час или два.
— Я не совсем понимаю, — произнес Тодер.
Вмешался я:
— Тогда это мог быть тот самый ребенок, которого я слышал у Питера и Лилит! — и обращаясь к Тодеру, я сказал: — Капитан Лугас имеет в виду, что ребенок на «Хипподамии» находился не в четырехмерном пространстве, как все остальные, а в континууме, очень близком к нормальному пространству, неподвластном релятивистскому временному сжатию… Космос!