Шрифт:
Эмма.
У всех бывают сложные дни, когда кажется, что дальше двигаться нет сил. Так я думаю, стоя на мосту с откупоренной бутылкой коллекционного вина и вглядываюсь в ночное небо, чтобы слёзы стекали реже, чем есть на самом деле. У меня сегодня был чертовски сложный день, просто ужасный! Хочу ли я двигаться дальше? Нет…Не хочу…И не буду. Одурманенная алкоголем голова, размытый пейзаж перед глазами не дает здравому смыслу пробиться в мои мысли. Я делаю большой последний глоток прям из горла и откидываю бутылку в сторону. Она со звоном разбивается о бетон моста. Вокруг никого, только слышно, как гудит лампа у фонарного столба рядом.
– Грёбаный мудак!!!! – кричу, что есть мочи во всё горло в темноту реки под мостом.
Я перелезаю через ограждение. Смотрю вниз на бурные потоки воды. Мне не страшно…Мне больно, очень больно. Моё сердце вырвали из груди. Вспоминаю картину, которая предстала передо мной несколько часов назад и начинаю рыдать заново, прислоняясь спиной к ограждениям моста, держась за них.
Всего
– Ты уволена! – говорит мне Моника Сэлдон, главный редактор журнала.
– Что? В смысле? – я ничего не понимаю, я хороший журналист, у меня своя колонка в журнале.
– Так решил мистер Роджерс, извини, мне жаль. – говорит Моника, но ей не жаль, я знаю.
А еще я знаю почему меня увольняют. Потому что на прошлой неделе мистер Роджерс вызвал меня к себе и недвусмысленно намекнул, что мне нужны связи, чтобы остаться в этом журнале. Я не придала этому значения, думала, что меня отправляют в командировку, чтобы я как раз таки показала себя и предоставила шикарную статью для журнала. Грёбаный старый пердун! Я дала ему пощёчину, когда он, якобы случайно, запустил свою руку мне под юбку, когда я ему показывала материал, а утром я улетела собирать данные для статьи. И вот по приезду, когда статья готова меня увольняют. Продуманный старый пердун! Моника выписывает чек пока я собираю в коробку вещи со своего стола. Я не устраиваю скандалов, не кричу и не спорю. Просто не вижу в этом смысла, ведь уйти достойно – это искусство. Я вообще ко всему отношусь спокойно. Взяв фоторамку, в которой вставлено фото меня и Калеба, я, невольно, улыбаюсь. Мы есть друг у друга, и мы справимся. Сотрудники журнала смотрят на меня с жалостью. Они знают – я хороший журналист, я не строила козни, не воровала материал для статей. Я честно заработала свое имя в этих кругах. И вот из-за какого-то старого уёбка я собираю вещи. Я беру коробку в руки, Моника сверху в коробку кидает чек, разворачивается и уходит, больше не говоря ни слова.
Выхожу на улицу и вдыхаю полной грудью, потом выдыхаю. И так несколько раз. Глаза жгёт и мне хочется плакать, но я этого не делаю. Я не плакала с двенадцати лет. В последний раз это было на похоронах родителей. Воспоминания об этом почему-то всплывают в моей голове именно сейчас. Смахиваю с себя неприятные воспоминания, выхожу на тротуар и оглядываюсь в поисках такси. Вижу жёлтую машину, перекладываю коробку в одну руку и «голосую». Машина останавливается, за рулём приятный седовласый мужчина. Я сажусь в машину, в которой тепло, уютно и пахнет булочками с корицей. У нас завязывается не принужденная беседа. Мне нравится общаться с людьми, разговаривать с ними и узнавать что-то новое. Наверно это дань моей профессии, которую я люблю. Мы подъезжаем к высотке. Я расплачиваюсь и желаю счастливых праздников. Захожу в подъезд, стою у лифта, дожидаясь, когда же он приедет на первый этаж. Двери лифта открываются и из него выходит милая старушка с белым пуделем. Миссис Доун – живет на два этажа ниже нас с Калебом. Обожаю её собачку Минис. Минис прыгает, лает и виляет хвостиком. Я здороваюсь с миссис Доун, выпускаю её из лифта, освобождая дорогу. Захожу в лифт, нажимаю 10й этаж и в голове составляю список того, что нужно купить в магазине к празднику. Я разговаривала с Калебом позавчера и он сказал, что купил ёлку, не удержался и нарядил её без меня. Я на него не разозлилась, наоборот – мне меньше хлопот. От мыслей меня отвлекает колокольный звон лифта, оповещающий, что я прибыла на нужный этаж. Перекидываю коробку опять в одну руку, с собой в командировку я брала только небольшую спортивную сумку, которая болтается у меня на плече. Достаю ключи из кармана и открываю дверь. В квартире темно и тихо, думаю, что Калеб еще спит. Он такой засоня! Улыбаюсь своим мыслям. Калеб – это лучшее, что со мной произошло после смерти родителей, сиротского приюта и бесконечных приёмных семей, которые возвращали меня, как не нужную вещь в магазин после недолгого времени. Это и понятно. Я не была образцовым ребёнком. Часто дралась, курила травку, воровала в магазинах и не уважала взрослых. Старалась выкрутить на максимум свой пубертат. А еще я несколько раз пыталась покончить с собой. Скорее всего для того, чтобы привлечь к себе внимание. От одной из этих попыток у меня навсегда осталось воспоминание на моём запястье. Я перекрыла шрам надписью «Live goes on» (Жизнь продолжается). Да, да…эпизод на мосту – это не впервые, правда, это впервые – мост.
Мы познакомились с Калебом в колледже. Спасибо моей последней приёмной семье за то, что отправили меня учится. Они вправили мои мозги на место и показали, что такое действительно настоящая семья.
Калеб Хоккинз – он мой идеал, мой принц на белом коне. Я люблю в нём абсолютно всё! Он высокий брюнет с глазами, цвета гречишного мёда. Он умный,
Я прячу подарок Калеба на верхней полке в прихожей, разуваюсь, снимаю пальто и шарф. Тихо, почти на цыпочках подхожу к спальне и приоткрываю дверь. Моё сердце бухается куда-то в пятки от увиденного. Я вижу спину девушки с длинными черными волосами, которая двигается в такт, сидя на моём женихе. Его руки с силой сжимают её талию. Я слышу её тихие стоны и его шёпот «О да! Детка! Давай, ещё! В тебе так хорошо, Бэки!». Бэки? Это его ассистентка, которую он нанял полгода назад… Они не видят меня, а я стою в дверном проёме, не смея пошевелиться и, тем самым, обнаружить своё присутствие. Ком застрял в горле и я не могу даже слова сказать, я только сжимаю дверную ручку и стараюсь дышать, потому что сейчас мои внутренности переворачиваются и превращаются в мясо.
– Калеб… – тихо шепчу я, выдавливая каждую букву в родном имени, как будто у меня лезвия во рту. Мне больно…Больно физически и я впервые в жизни жалею о том, что у меня есть зрение.
– Калеб… – уже громче говорю я на выдохе.
Парочка обращает на меня внимание. Бэки ахает и слезает с моего мужчины на другую сторону кровати, а Калеб прикрывается простынью. Он подскакивает с постели, кутаясь в белое постельное белье.
– Эмма…Это…Всё не так… – он заикается, переводит взгляд с меня на брюнетку, которая прикрывает грудь руками.
– А как? – выдавливаю я из себя.
Стоит ли ждать объяснений или спросить почему? Всё и так понятно. Как в тупом анекдоте, когда один из супругов приезжает раньше из командировки. Это уже всё не важно. Я никогда не забуду этой картины.
– Счастливого Рождества. – тихо говорю я, замечая справа от спальни в гостиной большую ёлку, украшенную ёлочными игрушками и гирляндами, которые вечером, наверно, будут очень красиво и празднично смотреться.
В глаза как будто песка насыпали, но слёзы не текут, я просто часто моргаю. В последний раз смотрю на своего жениха, уже бывшего, и его любовницу, которая рассматривает потолок, как будто ей неудобно, что я здесь нахожусь. Как будто это я здесь лишняя. А я и есть лишняя…
Не говоря больше ни слова, я разворачиваюсь и иду в коридор к входной двери. Он не достоин этого подарка – это первое о чем я думаю, натягивая пальто. Я забираю пакет с часами, закидываю на плечо свою походную сумку, с которой и приехала. На полу в коробке сверху замечаю фоторамку с нашей фотографией, достаю её из коробки и бью стеклом об угол тумбочки в коридоре. Стекло разлетается по всему коридору, так же, как и моё сердце несколько минут назад. Я хватаю ключ от машины с ключницы и выбегаю из квартиры, услышав, как меня за спиной зовет Калеб.
– Эмма, подожди! Давай поговорим! Милая… – слышу я голос Калеба.
Как хорошо, что лифт еще на этаже. Я залетаю в лифт, глубоко дышу и нажимаю этаж подземной парковки. Я такая глупая…Надо вернуться поскандалить и врезать ему разок по яйцам, но я всего лишь развернулась и ушла. Я жалкая…Жалкая, глупая, безработная, а теперь еще и брошенная. Двери лифта открываются и я иду к своей машине. Точнее бегу, на ходу снимая машину с сигнализации. Я залезаю в машину, кидаю сумку на заднее сидение и завожу мотор. Мне нужно выбраться, мне нужно сбежать. Нужно уехать как можно дальше. Почему я думаю, что мне станет не так больно, когда я окажусь за сотню миль от Калеба? Я выезжаю с парковки и сразу попадаю в пробку. Конечно, праздники и многокилометровые пробки. Мне нужно выбраться из города, нужно уехать куда глаза глядят. Наконец становится более или менее свободно и я съезжаю в поворот, который ведет на шоссе. Сколько я еду не знаю…Куда я еду? Да без понятия! Я просто еду, оглядываюсь по сторонам и замечаю, что я и правда не знаю где нахожусь. Просто шоссе, а кругом поля и ни одного указателя. Временами меня обгоняют большегрузы и редкие машины, но я еду. Я не знаю, что мне делать, к кому поехать. Останавливаюсь на заправке, заливаю топливо и еду дальше. Уже темнеет, последние часы я не видела ни одной машины. Машина глохнет перед мостом – закончился бензин. Прекрасно… Передо мной небольшой мост через речушку с сильным течением. Откуда я знаю? Я слышу шум воды даже сидя в машине. Оглядываюсь и цепляюсь взглядом за три дорогие бутылки вина, которые купила в подарок друзьям. Нас с Калебом же приглашали на вечеринку, но туда я уже не пойду. А что добру пропадать? Роюсь в бардачке и нахожу швейцарский ножик. Удобная штука, кстати. Штопором открываю первую бутылку. Я же ничего не нарушаю? Я дальше не поеду. Мне просто нужно напиться и забыть о своей жалкой жизни. Делаю первый глоток – дрянь несусветная, хоть и дорогая. Кислятина. Морщусь, но все равно пью. Делаю глоток за глотком. Отрываюсь от горлышка и снова морщусь, высовывая язык. Гадость! Кладу руку на руль и смотрю на кольцо на безымянном пальце. Чувствую что-то горячее на своей щеке. Провожу пальцами и там остается влага. Я плачу. Впервые за 15 лет я плачу. Мои плечи подрагивают и я срываюсь на истерику. Вою уже в голос, размазывая тушь и сопли по всему лицу. Истерика переходит от слез к смеху и я несколько раз бью ладонью по рулю.