Рождественские истории дедушки Суарри

Корсак Наталья

И тут Дафне показалось, что вода в кране как-то странно шумит. Да и не вода это вовсе, а родной голос зовет её в далёкий Марбург. Поток быстроногих капель сопровождали еле слышные слова:

– Ночь темна, а день велик,

Силу пьет мою, старик,

Время только не испить,

Стрелки вновь не возвратить,

Морю нужен капитан,

Дафна,

ты же нужна нам…

– Кажется, мне пора, – воскликнула девочка, – Я должна бежать к морю. Простите, хозяюшка Хриса! Простите, Софоклос! Но не могу я с вами остаться.

Словно загнанная козочка, Дафна металась по незнакомому дому, в надежде вспомнить, где же выход. Вдруг она бросилась на задний двор, к разгоряченной печи, где прежде углядела глубокий колодец, откуда сию секунду доносился голос Пепе.

– Значит, не к морю, – в сердцах обронила она, – Бежим, к колодцу! – позвала Дафна Сальвадора и Марлен. Но тут же сама остановилась и замерла. Будто кто-то невидимый выстрелил огненной стрелой ей прямо в сердце.

– Дафна, малышка! Что же ты мечешься? – запыхавшись воскликнула Хриса. За ней прибежал и Софоклос.

– Кто это? – уставившись на большую чёрно-белую фотографию, что висела рядом с уличным иконостасом, спросила Дафна.

– Пи-пи-уивпип! – в эту же секунду закричал Сальвадор, указывая хвостом на старую верёвку, которую внезапно подбросила в воздух колодезная вода. Теперь Дафна точно знала, как они попадут в Марбург. Но её волновало и другое:

– Кто это? – с нетерпением переспросила она, не отрывая взгляда от состарившегося снимка, откуда ей улыбалась юная гречанка с такими родными глазами, родней которых для Дафны на свете не было. Ей показалось, что она глядит на свою мать.

– Так это… – но не успела Хриса закончить, как взъерошенная ловкая веревка сама схватила Дафну и потащила её на дно колодца. Хриса и Софоклос хотели вызволить девочку, но силы воды и времени оказалась сильнее.

Одно мгновение и Дафна с Сальвадором и Марлен вновь очутились в своём доме, у мокрой солёной стены, в Марбурге, где разбуженный ветер уже подавал к завтраку лимонный рассвет.

– Ещё одно такое путешествие и я сойду с ума, – прошептала Дафна и тяжело вздохнув, распласталась на полу, будто выброшенная на берег морская звезда, – А самое обидное, Сальвадор, знаешь что?

Мышонок покачал головой и закусил хвост.

– Мы так и не нашли то, что искали. Ни ответов, ни денег, ни Теоса Кима, в конце концов! Мне даже не удалось с ним попрощаться и отдать ему эту раковину. Пускай бы отдал её царю дельфинов! Что за бестолковое путешествие? А ещё эта фотография! Или мне показалось, или та девушка… – и тут Дафна замолчала.

– Ты только погляди, какое сегодня славное солнце – вдруг все услышали голос проснувшейся Мирры, – Дафна, ты уже встала?

– Эээ…да, мамочка! Доброе утро! – засуетилась девочка, пытаясь спрятать под тонким пледом своих вымокших друзей и раковину. А заодно и причесаться.

– Девочка моя, ты словно ни минуты не

спала, – встревоженно сказала Мирра, увидев перед собой дочь с деревянной расчёской, безнадёжно застрявшей в её колтунах, – Выглядишь уставшей. И волосы твои… Что с ними? Тебя будто потрепал смерч. А может, тебе снились кошмары? В таком виде нельзя идти в школу. Ах, это чудное солнце… – Мирра вновь залюбовалась зимним рассветом, до краёв налившимся парадной желтизной, – Ну, что же, девочка моя. Выпьем чаю и примемся за великие дела. Ты отправишься в школу. А я сию минуту слетаю в «Лавку художников», запасусь новыми карандашами и тушью. Ох, Дафна, я наконец-то выспалась! Кажется, микстура с лёгкостью вернёт мне былые силы. Микстура и сон.

– А мне обязательно идти в школу? – осторожно спросила Дафна.

– Обязательно. И это не обсуждается, – нахмурилась Мирра.

В глубине души Дафна знала, что ни в какую школу она не пойдёт. Ей так хотелось рассказать матери всю правду. И про своё путешествие сквозь оживающую картину, и про знакомство с Хрисой и Софоклосом, и про огромного Теоса Кима. Про море! Про настоящее море. Но вновь страх того, что мать ей поверит взял верх.

– Мама, а что было бы, если б люди могли перемещаться в пространстве? – зашла Дафна издалека, натягивая на себя заштопанные колготки.

– Пожалуй, это невозможно, – отозвалась Мирра, одной рукой заваривая чай, другой перебирая свои эскизы рождественских открыток, – А впрочем, если пофантазировать, то возможно всё. Вот мы, художники, сидим, порою в четырёх стенах, и кроме старого чайника и крошек от имбирного печенья ничего перед нами нет. Но стоит лишь закрыть глаза и представить, что ты находишься среди кремовых облаков, где парят острокрылые ласточки и вьют себе золотые гнёзда из соломенных прутиков, а твои плечи обнимают ласковые зефиры, то на душе сразу становится теплее. Рука сама находит прыткую беличью кисть, та ныряет в свежую краску и…

– И ласточки вьют гнёзда уже на твоём холсте, – продолжила Дафна, – Но художник, художник-то остаётся всё в той же комнате с чайником и крошками имбирного печенья! А вот если бы он сам отправился к ласточкам сквозь зефирные ветры! Если б он сам помог им вить гнёзда?

– Это уже сумасшествие… – призадумалась Мирра, – Или волшебство. Но разве такое бывает?

– То есть ты не веришь в волшебство? – не унималась Дафна.

– Дочь, собирайся и живо в школу! – строго сказала Мирра.

– Бегу, вот только куртку накину. И позволь, последний вопрос!

– Ну? – нахмурилась Мирра.

– Дай-ка я его лучше нарисую!

– Кого?

– Вопрос, – сказала Дафна.

Она схватила острый карандаш и махом набросала на белой бумаге такую картину: тихий сад с кипарисом, оливой и лавром, посреди него стоит белобокая печь, а женщина в чёрном да мужчина в белой рубахе из хлопка перед ней хлопочут. Женщина держит в руках хлебную лопату с большущим караваем, а мужчина игрушечный кораблик. А на кораблике флажок – вот и последний штрих.