Рози и тамариск
Шрифт:
Старшая, сладкоголосая Канарейка, выбрала себе в мужья человека гораздо старше себя, властного и деспотичного. В детстве я часто спрашивал себя, что она могла найти в отце. Он был немолод, когда решил жениться. Он мог дать ей деньги, положение, стабильность. Но стоило ли все это его характера? Или она, подобно многим влюбленным женщинам, считала, что сможет его изменить? Лишь много позже я понял, что отец давал ей нечто гораздо более ценное: свою любовь, какой бы извращенной она не была.
Я всегда молчу, когда рядом заходит речь о детстве как о самой счастливой и светлой поре жизни.
Еще старательнее я молчу, когда слышу, как люди ставят знак равенства между любовью и счастьем.
Брак
Я никогда не верил в семью. Брак моих родителей с точки зрения общества был благополучным. То, что я видел перед своими глазами в детстве считалось счастьем — и от этого я боялся даже предположить, как выглядит менее удачный союз. Нет, я не верил в семью и никогда не мечтал быть ее частью. Пока не приехал в Гетценбург.
Среднюю из сестер, ровно как и ее патрона, Мэри-Голубку, не отличала выдающаяся красота. Зато у нее был спокойный, добрый нрав и здравый смысл. Не гонясь за званиями и чинами, она приняла предложение провинциального полицейского, грубоватого и некрасивого, зато обладавшего таким же большим сердцем. И она не прогадала. Со временем детектив стал начальником полиции Лемман-Клива, но спустя тридцать лет оставался все так же влюбленным в свою жену. Их семья была похожа на иллюстрацию к детской книжке: горящий камин, радостные лица, стая умильно виляющих хвостом псов вокруг. Причем, добавляя к этому впечатлению, даже собаки были не породистые, купленные у заводчика за огромные деньги, а спасенные с улицы Виктором (стоит отметить что от привычки таскать домой всякую живность Эйзенхарт, горячо поддерживаемый родителями, взявших на себя миссию спасти всех, от бродячих собак до попавших в беду родственников, так и не избавился к своим двадцати восьми годам. Только список живности расширился с собак и кошек до несправедливо уволенных служанок, обиженных и обманутых детей-беспризорников, покинувших своих супругов женщин, оголодавших коллег и прочих). Опережая замечания, скажу, что, конечно, не все было так гладко в семье Эйзенхартов — были и ссоры, и скандалы, как, например, когда Виктор заявил, что выбирает карьеру полицейского. Но их семья была живой, теплой, любящей. Такой, что даже я иногда ловил себя на мысли, как сложилась бы моя жизнь, прими я после смерти родителей предложения сэра Эйзенхарта и отправься с ними в Гетценбург.
Однако в скором времени все должно было измениться. Я видел, что смерть ребенка делает с семьями, и не мог не страшиться грядущего. Оставалось только надеяться, что…
— Роберт? Вы здесь? Все уже собрались внизу.
Мои размышления прервал Шон, отправившийся на мои поиски по просьбе леди Эйзенхарт. Накануне исполнилось шесть месяцев ее первому внуку, и вся семья собралась отметить эту дату. Бросив последний взгляд на портрет, я оперся рукой на перила.
— Уже иду.
— Подождите. Я хотел вас просить…
Вынутый из сержантской формы, Шон выглядел
— С Виктором что-то происходит, да? Он ничего мне не говорит…
— Да, — не стал отрицать я.
— Он… справится?
На этот раз я не сказал правды. Это был не мой секрет. Если бы Эйзенхарт не хотел ждать смерти в одиночестве, он бы рассказал все сам.
— Не знаю.
Больше я ничего не мог сказать, но Шон, к счастью, и не просил. Внизу стоял гомон — оживленная беседа, детский смех, лай старого Уилсона. На мгновение сквозь шум прорезался испуганный окрик леди Луизы.
— Виктор!
— Это ты сейчас мне или ему? — лениво поинтересовался Эйзенхарт, ловя племянника. — Честное слово, зря вы его так назвали, я еще не умер. Вот скажи, почему ты не остановил ее? — обратился он к своему зятю.
Барон Истон усмехнулся, с нежностью глядя на жену:
— Ты же знаешь, это невозможно.
— Мог бы хотя бы попытаться. А, доктор! — подходя поздороваться, он сунул ребенка мне. Я, в свою очередь, постарался поскорее передать Виктора-младшего на руки бабушке. — Что вы там делали, мы уже снарядили спасательную операцию.
И как-то само собой я оказался втянутым в разговор, и чем ближе день клонился к вечеру, тем отчетливее я понимал: никаких надежд. Я не мог представить леди Эйзенхарт, сдерживающую рыдания над могилой сына, расширенные от страха глаза на бледном лице Луизы, сэра Эйзенхарта, бессильно сжимающего ладонь жены, не в силах ни утешить ее, ни найти покоя. Я не мог допустить, чтобы их семью разрушило горе. И если был хоть малейший шанс исправить будущее, я должен был его использовать, какой бы глупой, безрассудной и даже храброй (ведь мы все понимаем, что зачастую храбрость — это всего лишь более благородный синоним для глупости) не была эта затея.
Глава 7
Романские храмы поражают воображение своей красотой. Восточные — своим величием. Северные не похожи ни на те, ни на другие. Черные глянцевые кубы, украшенные лишь двумя символами на входе — Габе и Лос, Дар и Судьба — уродуют улицы своей простотой.
Однако внутри все иначе. Посетителя встречают статуи каждого существа, когда-либо ходившего по той земле. Вырезанные все из того же камня (да и камень ли это? материал, который используют Грачи, вечные служители Духов, больше похож на вулканическое стекло) скульптуры выполнены с такой точностью, словно в любой момент оживут и сойдут со стен. Но они молчат. До той поры, пока не придет человек, способный говорить с Духами — или хотя бы с одним из них.
В храме не предусмотрены окна кроме вентиляционного отверстия в куполе, и внутри всегда царит полумрак, длинные тени колеблются в свете свечей. Тяжелый запах воска, крови и металла заставляет кружиться голову и подгибаться колени. Северные храмы построены не для красоты. Они напоминают, что Духи опасны.
Высоко под потолком расположились Птицы: загадочный Ворон, точно по центру, чтобы видеть все в этом мире, Коршун, выбирающий своих жертв, расправивший крылья Орлан. Намного ниже, в подвальном этаже, были те, кто близок к земле. В обычный день я бы пошел к Змею. Спустился бы вниз, где Северин уже проснулся от моего появления в храме.
Но сегодня разговор у меня был не к нему.
Я обходил храм по периметру: нечасто Змею доводится пройтись по срединному уровню. Одна за другой проплывали мимо меня скульптуры: Артур-Медведь, патрон стражей и убийц, Селена-Кошка, покровительница акробатов и воров, Рейнар-Лис, известный плут, даривший свою симпатию и защиту актерам и мошенникам…
— Вам помочь? — обратила на меня внимание служительница в простом черном платье.
Я покачал головой: дело, из-за которого я сегодня пришел, не требовало свидетелей.