Розы для возлюбленной

Кларк Мэри Хиггинс

Интересно, подумал Джесон, какая же это может быть сигнализация, какая охранная система. Что там еще могли установить Хемилтоны? А вдруг они там понаставили камер? Их ведь теперь так легко попрятать по углам. Конечно, при сегодняшнем ограблении Джесон, как обычно, работал в чулке, натянутом на голову, однако в какой-то момент вынужден был его снять, чтобы получше рассмотреть одну интересную бронзовую фигурку. Конечно, он сделал глупость, тем более, что, как выяснилось, фигурка та никакой реальной ценности не представляла.

Джесон попытался успокоиться, сказав себе, что шанс того, что его лицо могло попасть в камеру —

один из миллиона. Так что надо просто забыть все эти и на этот раз прошедшие мимо неприятности и продолжать жить и действовать так и дальше. Пусть даже отныне и с несколько большей осторожностью.

Солнце почти скрылось за грядой холмов, когда Джесон, наконец, свернул на дорожку, ведшую к его тайному особняку. Тут только он ощутил прилив радости и удовольствия.

Ближайшие соседи жили в нескольких милях. Медди — раз в неделю приходившая сюда горничная — женщина крупная, с сильными руками, весьма нелюбопытная, да и вообще неумная, — должна была побывать здесь еще вчера и убраться в доме. Так что все тут теперь должно было сверкать чистотой.

Джесон знал, что его горничная неспособна отличить обюссонский ковер от какого-нибудь коврового покрытия ценою десять долларов за ярд. К тому же она принадлежала к тем людям, что гордились своей работой и получали от нее удовольствие только тогда, когда выполняли ее в совершенстве. Наконец, за десять лет своей службы у Джесона она не разбила и не стащила у него даже одной-единственной чашки.

Джесон улыбнулся, представив, как Медди отреагирует на появление в доме на стене в гостиной обюссонского коврика или шедевра Фаберже на столике в спальне хозяина. «Неужели ему недостаточно тех штуковин, что и так пылятся в его комнатах?»— наверняка спросит себя Медли и двинется дальше заниматься своими делами.

Джесон припарковал машину у бокового входа в дом и с приятным предчувствием, которое всегда охватывало его, когда он сюда приезжал, вошел в дом, зажег свет. И вновь от вида множества красивых вещей на губах и ладонях Джесона проступил пот, пот от радости и удовольствия. Несколько минут спустя, внеся в дом свой походный чемоданчик, пакет с едой, купленной по дороге, и, конечно, новые приобретения для своей коллекции, Джесон закрыл входную дверь и задвинул засов. Пришло время вновь приступить к обычным здесь вечерним занятиям.

Первым же делом Джесон отнес произведение Фаберже наверх и поставил его на античного стиля столик у своей кровати. Сделав это, он отступил на шаг назад, чтобы лучше полюбоваться приобретением. Потом вновь приблизился, чтобы сравнить новую вещь с миниатюрной рамкой для фотографий, стоявшей на том же столике в течение всех последних десяти лет.

Рамка эта напоминала Джесону об одном из тех немногих случаев, когда он все же обманулся в выборе. Рамка была хорошей, но все же копией, всего лишь копией работы Фаберже. Сейчас факт этот выглядел совершенно очевидным. Голубая эмаль рамки смотрелась блеклой на фоне глубоких цветов, характерных для покрытия печати. Золотые края рамки с жемчужной инкрустацией совсем не казались теперь Джесону чем-то даже отдаленно напоминающим Фаберже.

Из недр этой рамки на Джесона по-прежнему смотрело улыбающееся лицо женщины — лицо Сьюзен.

Он не любил вспоминать о том вечере — одиннадцать лет назад. Тогда он залез в дом Реардонов через открытое окно гостиной,

что располагалось рядом с большой спальней. Джесон был уверен, что дом пуст, потому как накануне днем Сьюзен сама сказала ему, что приглашена на ужин, а Скипа тоже не будет дома. Секретный код, отключавший сигнализацию у Джесона, был, но, подойдя к дому, он, к своему удивлению, заметил, что одно из окон широко открыто. Джесон свободно влез в него и поднялся на второй этаж. Света нигде не было. И тут вот в одной из спален дома Джесон нашел эту самую миниатюрную рамку, которую и взял с собой. Рамка стояла на ночном столике. С расстояния в несколько метров выглядела она вполне подлинной. Джесон как раз хотел рассмотреть вещицу поближе, когда услышал вдруг чей-то резкий вскрик. Кто это? Сьюзен? Может быть, и она? Запаниковав, Джесон быстро сунул рамку в карман и спрятался в шкаф.

Сейчас Джесон вновь осмотрел рамку. Случалось, что в течение прошедших десяти лет с того вечера он задавался вопросом, по какому именно извращению своей души он до сих пор не вынул из этой рамки фотографию Сьюзен или почему вообще все это до сих пор не выкинул. Ведь рамка была всего лишь подделкой, не подлинником.

Рассматривая рамку сегодня, Джесон, наконец, впервые кажется понял, почему не тронул ни фотографию, ни рамку. Потому что эта фотография позволяла ему лучше заслонить в своей памяти то уродливое, перекошенное ужасной, смертной гримасой лицо Сьюзен, которое он увидел тогда, в тот вечер, когда бежал из дома Реардонов.

41

— Ну что ж, все присяжные подобраны, и их состав нас вполне устраивает, — бодрым тоном шепнул Боб Кинеллен своему подзащитному. При этом никакой особенной бодрости он не испытывал.

Ответный взгляд Джимми Уикса был откровенно кислым.

— Бобби, все эти твои присяжные, за редким исключением, — сплошная дрянь.

— Вовсе нет, поверь мне, — принялся возражать Боб.

Зятя поддержал Энтони Бартлетт.

— Боб прав, Джимми. И ты должен с ним согласиться. — При этом Бартлетт показал глазами на другой конец стола защиты, на сидевшего там Барни Хаскелла, выражение лица которого существенно помрачнело. В задумчивости Хаскелл подпирал подбородок руками. Энтони знал, что за Хаскеллом наблюдает и Боб. Более того, Бартлетт прекрасно знал, что Боб при этом думает.

«Хаскелл — диабетик. Он ни за что не захочет садиться в тюрьму. Он знает кучу всяких дат, фактов, цифр, и нам будет страшно сложно все это опровергнуть… И еще — он знает все насчет Сьюзен».

Процесс предполагалось начать на следующий день утром.

Выйдя из здания суда, Джимми Уикс направился прямо к своей машине. Шофер распахнул дверь, и он скользнул внутрь на заднее сиденье, не удостоив адвокатов даже своим обычным нечленораздельным «до свидания».

Кинеллен и Бартлетт посмотрели вслед отъехавшей машине.

— Я возвращаюсь в контору, — сказал Кинеллен тестю, — у меня еще кое-какие дела.

— Да, конечно, — с готовностью согласился Бартлетт.

При этом слова его прозвучали как-то уж очень нейтрально.

— Завтра утром увидимся, Боб.

«Увидимся, конечно, увидимся, — повторял про себя Боб, шагая к стоянке. — Вот значит, как ты решил действовать. Умываешь руки? Уходишь в сторону? Так, чтобы, если я в чем-то запачкаюсь, ты остался чистеньким?»