Розы от киллера
Шрифт:
– Я слышал, – сказал Вик. – И правильно. Она это заслужила. – Орен продолжал многозначительно смотреть на него. – Это ничего не значит, Орен.
– Я этого и не говорил.
– Да по твоему лицу видно.
Вошла сестра с еще одним стаканчиком сока.
– Я выпью позже, – сказал Вик. – Обещаю. – Она недоверчиво смотрела на него, но все же поставила стаканчик на поднос. Вик предложил сок Орену.
– Нет, спасибо.
– Смородиновый с яблочным.
– Да нет, не надо.
– Уверен? Уж извини меня, но ты с виду тоже не слишком здоров. – Орен появился, не только измотанный
Орен пожал плечами, вздохнул, посмотрел в окно, затем повернулся к Вику:
– Пару часов назад звонил окружной прокурор. Само его величество. Даже не помощник.
Вик уже догадался, что мрачность Орена напрямую зависит от дела против Лозадо. Если бы у него были хорошие новости, он давно бы все рассказал.
Слушать плохие новости да еще мучиться от боли и жары – это уже перебор. Вик устроился поудобнее.
– Выкладывай.
– Он говорит, что у нас нет против Лозадо ничего серьезного. Во всяком случае, недостаточно для большого жюри. Короче, он отказался передавать дело в суд.
Вик уже сам догадался, что этим кончится.
– Он заезжал ко мне вчера. Этакий столп доброй воли и жизнерадостности. В итальянских баретках. Вон принес. – Вик кивком показал на букет красных, белых и искусственно-синих гвоздик.
– Надо же, какая честь.
– Я подробно рассказал ему все, что произошло в ту ночь, когда на меня напали. Сказал, что уверен полностью, что это Лозадо.
– И что?
– Дай-ка вспомню. Он подергал свою индюшачью бородку, почесал висок, потер брюхо, нахмурился, выдохнул сквозь сжатые губы и несколько раз покривился. Напомнил мне человека, которого мучают газы и он придумывает, как бы поинтеллигентнее пернуть. Сказал, что я выдвигаю серьезные обвинения. «Да чего уж, – сказал я, – убийство и попытка убийства. Не до шуток». Когда он уходил, то старался не встречаться со мной взглядом. Он прямо ничего не сказал, но…
– Политик, – процедил Орен.
– Но я рассудил по его неловкости, что у него какие-то проблемы с моим рассказом.
– Верно.
– Какие же?
– Не буду утомлять тебя подробностями, – сказал Орен. – Видит бог, он меня довел до ручки. Минут тридцать он заикался и бормотал, надувал щеки, но ничего…
– Путного не сказал, – закончил за него Вик. Орен потрепал трехцветную ленту, которой были связаны безобразные гвоздики. Искоса взглянул на Вика.
– Ты должен попробовать поставить себя на его место, Вик, – пробормотал он.
– А пошел он на хер! Пока он не потеряет два литра крови, пока его яйца не распухнут до размеров шаров для боулинга и ему не засунут трубку в член, не советуй мне встать на его место.
– Я знал, ты разозлишься, когда я это скажу…
– Так не говори.
– Но если взглянуть на дело с его точки зрения, он прав.
– Если бы я мог тебе вмазать, я бы обязательно это сделал.
– Я знал, что ты разозлишься, – вздохнул Орен. – Слушай, Вик, окружному прокурору не нужны неприятности, все правильно, но…
– Он – старая баба!
– Наверное, но на этот раз он прав. Если отбросить все несущественное, у нас на Лозадо ничего нет.
– Лозадо, – огрызнулся Вик. – Он на всех нагнал страху, верно?
Орен подождал несколько секунд, дал себе остыть и продолжил:
– Все улики косвенные. Лозадо знает тебя. Он знал Салли Хортон. Связь есть, но где мотив? Если вдруг нам дико повезет и большое жюри привлечет его к суду, мы никогда не сможем состряпать против него дело. Мне дали три дня, чтобы я что-нибудь раскопал. Как всегда, он не оставил ни малейшего следа. У меня ничего нет.
– Кроме моих показаний. Орен обиделся:
– Окружной прокурор покопался в ваших отношениях с Лозадо. Он не забыл, что случилось. Так что веры тебе не слишком много.
Против этого трудно было спорить. Орен уселся в зеленое виниловое кресло и уставился в пол.
– У меня нет выхода. Придется его выпустить. С большим трудом мне удалось достать ордер на обыск. Мы перетряхнули его квартиру. Ничего. Ни малейшей зацепки. Даже его скорпионы выглядят стерильными. С машиной та же история. Ни следа крови, ткани, ничего. У нас есть орудия убийства и нападения, но они могли принадлежать кому угодно. Никаких свидетелей, кроме тебя, а тебе нет веры. Да и, по твоим словам, ты его не видел.
– Я был слишком занят, истекал кровью.
– Его адвокат уже поднял бучу насчет полицейского произвола. Он говорит…
– И слышать не хочу, что он говорит. Не желаю слышать ни слова о нарушении гражданских прав этого сукина сына, понял?
Они долго молчали. Затем Орен взглянул в угол под потолком:
– Телевизор нормально работает?
Когда Орен вошел, Вик приглушил звук. Изображение больше напоминало цветной снег, но, если всматриваться, можно различить какие-то фигуры.
– Говно. Кабельного нет.
Они несколько минут смотрели немую программу, пока Орен не спросил, о чем она.
– Эти двое – мать и дочь, – объяснил Вик. – Дочка спит с мужем мамочки.
– Своим отцом?
– Нет, примерно с четвертым отчимом. Ее настоящий отец – отец. В смысле, святой отец. Но никто об этом не знает, кроме матери и самого священника. Он слушает исповедь собственной дочери, в которой она рассказывает, что трахает мужа матери. Священник приходит в исступление. Он обвиняет мать в том, что она оказывает на дочь дурное влияние, называет ее потаскушкой. Одновременно его мучает совесть, потому что он сам не занимался своей дочерью. Он был ей плохим отцом, в смысле папой. Он был ее духовным отцом с той поры, как крестил ее. Короче, там все очень запутанно. Но он забрался к ней в дом, черт побери. – Последняя фраза Вика не имела отношения к «мыльной опере», но Орен его понял.
– Я не могу полностью исключить, Вик, что она его сама пригласила.
Вик даже не удосужился ответить. Только не сводил с Орена яростного взгляда.
– Я же говорю, что это только предположение. – Отвернувшись, Орен что-то пробормотал, но Вик его не расслышал.
– Ты что сказал?
– Ерунда.
– Что?
– Ничего.
– Что?
– Он лапал ее, вовсю. Доволен?
Вик пожалел, что спросил, но так уж вышло. Он заставил Орена сказать, он сказал, а теперь оценивал реакцию Вика, который старался выглядеть как можно равнодушнее.