Розыск продолжать

Васильев Борис Львович

А вот ружья при нем паренек не заметил. Ни в чехле, ни на плече, как говорится. Любопытно, правда? Человек регулярно отправляется на охоту к знакомому егерю дяде Мише, а ружья с собой не берет. Конечно, оно и у егеря может храниться, чтобы не таскать его по электричкам, и все же — вопрос. И не только в этом был вопрос: меня вообще смущала эта охотничья страсть предполагаемого убийцы Владимира Пухова. Не укладывалась она в тот образ, который я себе уже создал. Образ убийцы-интеллигента, этакого образованного, развитого, эрудированного мерзавца, этакой «белой бестии» нашего общества. Такой пойдет на хладнокровное убийство, на тщательно продуманное и организованное ограбление сберкассы, инкассатора или даже банка, но он не станет, хрипя от натуги и изнемогая от пота, гоняться за лосем по рыхлому снегу.

Не должен он выносить, как мне казалось, трех вещей: пота, дурного запаха и крови. Издалека пулю всадить — это пожалуйста, но в упор ножом ударить — это уж извините. Вот какого противника я себе нарисовал, но главное заключалось не в том, какого, а в том, что нарисовал я его для себя неожиданно. Вдруг и впервые, и с той поры это стало для меня законом: я обязательно создавал живой образ своего противника, прежде чем его брать, потому что способ, как его брать, впрямую зависит от его характера, привычек, уровня культуры, жизненного опыта и так далее. Всегда ли угадывал, спросите? Конечно, не всегда, но старался всегда, и если угадывал, дело обходилось без пальбы, погони и мордобития. Я знал, кого беру, а потому знал, и как его следует брать без шума и риска.

Но тогда, в первом эпизоде, я только нащупывал этот способ. Мне не просто захотелось — мне позарез потребовалось воссоздать образ этакого убийцы-чистоплюя, возомнившего себя сверхчеловеком на фоне поселковых красавиц, дурачков да восторженных парнишек из тиров. Я уже чувствовал его, но кое-что проверить все же требовалось, и...

И вот здесь мне просто повезло: я встретил человека, который не только поверил мне, но и понял меня. А встреча состоялась потому, что я счел себя обязанным доложить о результатах своей самодеятельности, но пошел не в свое отделение и даже не к областному начальству, прикрывшему «дело»: я в МУР пошел и все рассказал полковнику Осипову Андрею Николаевичу, которого и считаю своим крестным. Он все точно уловил, принял все меры, чтобы люди не пострадали, а меня благословил действовать, как я наметил. И я от него вылетел окрыленным, в себя поверившим и готовым работать с новыми силами.

Думаете, я на квартиру к Милорду помчался или к егерю дяде Мише? Никак нет, я к гражданке Мызиной Людмиле Ивановне в Сокольники поспешил. Теперь уж я не прятался, объяснил, кто я и зачем явился, напомнил о суммах, которые вокруг нее ежедневно вращаются, и таким путем расположил ее к откровенности. И в полчаса выяснил, что Юрий, с которым ее познакомила Вера Звонарева, ночевал у нее, Мызиной, ровно две ночи, а потом сгинул в неизвестности и навсегда. Но за эти две ночи он детально выяснил, как устроена сигнализация в сберкассах, охраняется ли в обеденный перерыв помещение и какова в среднем сумма, которой располагает кассирша. Выяснил и исчез без следа, и именно это обстоятельство подтвердило для меня тот образ, который я себе создал: Милорд выяснял, как проще ограбить кассу в той кассе, которую грабить не собирался.

Оставалось проверить еще одну ниточку, ту самую, с которой все началось: с какой все-таки целью несчастный Вовочка Пухов потрошил пружинные матрацы? Я был убежден, что он искал оружие по заданию Милорда, но убеждение — еще не доказательство, и в поисках доказательств я снова предпринял обход московских квартир всех пострадавших дачевладельцев из Офицерского поселка. Я просил, умолял, требовал, даже пугал ответственностью за недонесение — все было напрасно. Не потому, что такового оружия у них не имелось — хотя я и это вполне допускал, — а скорее же всего потому, что очень уж все боялись статьи 182 УК РСФСР, которая грозила лишением свободы на срок до пяти лет за хранение огнестрельного оружия без специального на то разрешения. Как бы там ни было, а я ровнехонько ничего не добился: все опрошенные дружно отрицали само наличие у них фронтовых сувениров в виде советского «ТТ» или немецкого парабеллума. Это было, конечно, огорчительно, однако существа дела не меняло: я знал, что преступник вооружен, но, правда, не смог выяснить, чем именно он вооружен и сколько обойм — хотя бы ориентировочно — может оказаться у него в запасе.

Пока я этим занимался, наш подопечный вернулся с охоты с пустым рюкзаком. Теперь он был под наблюдением, за ним следили днем и ночью,

но пока не задерживали, поскольку ничего, кроме моих догадок, мы ему предъявить не могли: учитывая его вдумчивый характер и способность просчитывать ходы вперед, вряд ли он держал дома, а тем более носил с собою оружие. Нет, я вычислил его по сумме косвенных улик, в коллекциях МУРа ни его прошлого, ни фотографий, ни отпечатков не числилось, а арестовывать такого хладнокровного и умного парня в расчете, что он проболтается на допросе, было абсолютно нереально. Оставалось одно: брать с поличным.

Между прочим, работники угрозыска, которые этим Юрочкой занимались, вскоре выяснили один весьма примечательный факт его биографии, факт, который я, можно сказать, держал в руках. Держал в руках, но не взвесил, не оценил, даже внимания никакого ему не придал: Милорд-Юра и впрямь оказался воспитанником войсковой части. Генеральша Евдокия Андреевна Симанчук не ошиблась, только воспитывался Милорд не в полку, а в отделе контрпропаганды фронта, где его заботливо опекали, научили свободно болтать не только по-немецки, но и по-английски, а заодно и стрелять из всех видов личного оружия. И учеником он оказался на редкость способным...

— Много там женщин, забаловали парнишку, — сказал мне Осипов. — Учили играючи, и жил он припеваючи, на всем готовеньком и без всякого труда. А война возьми да и скончайся. И кончилась райская его жизнь, началась мирная. Ремесленное училище, работа, станки, грязь, пот. А в мечтах оставалось: меткий выстрел — и ждет тебя награда. Вот какие фокусы война выкидывает, Валерий: Милорд — тоже ведь жертва ее, если вдуматься...

Он и сам задумался, невесело задумался, а я ждал. Ждал и тоже думал, что война искалечила душу очень способного, даже одаренного мальчишки, превратив его в особо опасного и особо хитрого преступника.

— Придется тебе поохотиться, — вздохнув, сказал наконец полковник (к тому времени он уже добился, чтобы меня временно прикомандировали к нему). — Выясни, чем занимался в Завидове наш подопечный и что именно он вез туда в своем рюкзаке. С собой захвати бутылку: дядя Миша не дурак выпить.

Дядя Миша оказался этаким крепышом лет за сорок и типичным хитрованом. Знаете, есть такие, которые всеми правдами и неправдами подбирают себе не столько выгодную, сколько неконтролируемую работу, на которой можно не просто бездельничать, но и стричь с этого безделья купоны в виде бутылок, десяток и прочих необременительных подношений. Хитрованы не дельцы: они не стремятся к наживе, масштабу, размаху, они довольствуются постоянно действующей дифференциальной рентой, которая автоматически вытекает из их должности. Частично в этом направлении меня просветил Осипов, частично я сообразил сам, как только заглянул в маленькие, хитренькие, благодушно настороженные глазки. Такие глазки не любят ссор с законом, потому что кое в чем грешны, а это значит, что дядя Миша будет изо всех сил хитрить и изворачиваться. Допрос тут больше напортит, чем поможет, по душам с таким не поговоришь, и остается одно: действовать по наитию, учитывая, что ты знаешь, о чем спрашивать, а твой собеседник не знает, что именно тебя интересует.

— Это как же ты меня отыскал, парень?

Дядя Миша был несокрушимо улыбчив и столь же несокрушимо недоверчив. Он не спешил отказывать, но не торопился и приглашать и, как мне показалось, всеми силами избегал говорить что-либо определенное. К примеру, «да» или «нет».

— Через Юру, дядя Миша, через Юру, — говорю я, сразу же доставая бутылку: что поделаешь, коли ситуация складывается не в пользу сухого закона. — Юра — мой старый кореш, вместе стрельбой занимаемся, в одной, так сказать, сборной. Чего сидишь, дядя? Капустку тащи, огурчиков, грибочков. Сейчас согреемся!

— Это мы мигом!

В мою задачу входило довести егеря до «теплой» кондиции, но ни в коем случае не позволить ему перебрать: перебор зачастую приводит к агрессивной недоверчивости, а мне требовалась дружеская разговорчивость. Поэтому я налегал на капустку, похваливал грибочки и неспешно подливал дяде Мише, расспрашивая его пока о достопримечательностях заказника.

— Грибов тут — что ты! Кабаны обжираются. Ягода, конечно, всякая, бери — не хочу. Ну, зверь, конечное дело, жирует. Что лось, что кабан, что косуля. У тебя на кого лицензия-то?