Рубеж веков-2
Шрифт:
— Что, монет много с собой прихватили?
— Да зачем монеты? Это же местные! Им нож под нос или ихней бабе только юбку задерешь, так они сразу готовы всё отдать.
— Вас вообще, как звать?
— Евстафий и Константин.
— Так вы знаете где ещё находятся наши?
— Да чего там знать... Если не ушли, то знаем где. Но делать там нечего — еды у них тоже нет. А есть раненые, и несколько верховодящих, наглых латинян.
— А о Гариде, о том куда пошли сарацины, где ушедшие савойцы — слышали что?
— Э,
Глава 9
В середине дня пошел дождь. Озябший, усталый, мокрый маленький отряд пробирался к возможной стоянке разбитых солдат двух турм.
Теодор шёл и думал о том, что лишь бы не намок среди припасов и в бандольере порох. А ещё хотелось не помереть в безвестности в этих горных лесах. Зажав рукой одну из деревянных бутылочек (колб, зарядцев), он забормотал искаженную молитву, подходящую к случаю:
— Святые апостолы, искоренители безбожия и истиной веры насадители, помогите избавиться от всякого зла и вражьей лести, твёрдо сохранять веру, в ней ни ранами, ни прещением, ни мором, ни каким гневом от Создателя своего истреблены будем, но мирную проживём здесь жизнь и когда-нибудь увидим всё же благосостоятельность на земле живущих, славя Отца, и Сына, и Святого Духа, Единого в Троице славимого и покланяемого Бога, ныне, и всегда, и во веки веков. Двенадцать апостолов, сберегите меня, а я отслужу. Аминь.
Дождь прекратился, когда до наступления темноты оставалось совсем немного времени. Ночь хотелось провести в безопасном месте, и потому Рыжеусый Евстафий и Болтливый Константин, приодевшиеся в более целые одежки азапов, вели Теодора с конями выкладываясь изо всех сил.
Когда ещё только подходили к тому самому месту о котором говорили солдаты, то не встретили ни одного охранного поста, что говорило о том, что: либо уже никого на месте лагеря нет, либо всем плевать, либо народа слишком мало для того, чтобы ещё и в охране стоять.
Но так как вокруг воняли кучи остатков жизнедеятельности, то по крайней мере люди тут когда-то были. По этому запаху можно было отыскать любой армейский лагерь.
Довольно большая поляна была окружена старыми буками, они росли плотно, смыкаясь кронами, и на поляне от этого создавался резонанс.
Ткодор прикинул, что выбрал бы другое место, где было бы больше обзора. Или хотя бы выставил охранные посты, как советовали в Стратегиконе.
На поляну он вышел с зажженным фитилем, удерживая аркебузу на предплечье. Слава Всевышнему — порох не промок. Да и вообще р в плохом иногда есть хоть что-то хорошее: благодаря дождю вычистил одежду от крови — она была залита кровью от ворота до самого пояса.
В глубине поляны горели несколько небольших костров, нещадно треща и дымя мокрыми ветками, отчего на ней казалось было более темно, чем за её пределами. Возле них сидели, молча или разговаривая и спали, похрапывая, на
На первый взгляд, собравшихся тут было примерно две дюжины. Как и все солдаты, эти производили впечатление битых жизнью людей. По сравнению с обычными городскими жителями (даже с прочими ромеями), они как бы усохли от солнца, от ветра, от непогоды и неба, которое круглые сутки было над ними. Кожа на их лицах, руках, на груди была загорелой почти дочерна, сильно обветрилась, огрубела. Ни в одном из них не осталось ни жиринки. Тела состояли из костей, жил и твердых, как дерево, мускулов. Другим было не выжить.
Виделись и шалаши. Для полноценного армейского лагеря было слишком тихо. Не визжали кони, не блеяли овцы.
Тишина и дух уныния витали над этим местом.
Двух вернувшихся ромеев встречали негромкими приветствиями. Люди подтягивались к ним, чтобы узнать о том где они были, что видели, откуда кони, вещички и не принесли ли они еды. Среди расспрашивающих были и те, кто, заложив большие пальцы за ремни, молча стояли и внимательно слушали, изучающе глядя на Теодора, и на его выделяющуюся, богатую, в сравнении со всеми, экипировку.
Пока эти двое рассказывали всём о своих приключениях, Теодор попросил показать ему старшего из присутствующих.
Его и провели к одному из костров, у которого лежали люди, ткнув пальцем в одного, рядом с которым лежало короткое копье, символ власти офицеров в ромейских турмах — эспонтон.
— Вот этот старший.
Старший среди беглецов лежал, молчал, кашляя и порой харкая кровью. Одна сторона его лица страшно опухла. В нём с трудом можно было узнать гемилохита Натана Молинара, командира его кентархии.
Передвигаться гемилохит уже не мог. Он порой пытался что-то показать знаками, но никто ничего не понимал. Моленар не мог принимать пищу, и только порой еле-еле глотал тёплую воду.
Теодор посидел рядом с ним. Хоть и никогда не было особого взаимопонимания между ними, он сочувствовал храброму зарубежному офицеру, который получил тяжёлое ранение в войне за восстановление империи в том числе.
Прежде чем он ушёл, Моленар за кряхтел, привстал и выплевывая тёмную кровь, пододвинул ему эспонтон. Это видели бывшие рядом люди, и никто не сказал Теодору ни слова, когда он забрал его с собой.
Лемк слишком устал за день, и когда увидел несколько человек из своей кентархии, соорудил немудреную постель и согревшись у костра — сам не заметил, как уснул. Глубокой ночью, когда все уже спали, проснулся. Да, посты не выставлены. Да, опасно. Но ? пообещал себе подумать об этом утром и вновь крепко уснул.
Проснулся по привычке на рассвете, одним из первых и промерзнув от весенней свежести, отправился разводить костер. Там, где лежал Натан Моленар, стояли пару латинян.
Взглянув на Лемка, один из них сплюнул: