Рубеж-Владивосток
Шрифт:
Полпути прошёл, и Фёдора увидел! Навстречу тащится с удочкой, сачком, да ещё и тележку толкает. Вот так сюрприз.
— Андрей! — Воскликнул, всё побросав и ко мне поспешил. — Какими судьбами?? Увольнительную дали после парада? Как отмаршировал? Подожди, что с тобой?!
Ахнул, рассмотрев, и налетел буквально. За плечи взял, в глаза смотрит. Всё видит.
А мне волновать старого не хочется. Знаю, что глуховат он стал, и раз спокойно прогуливался, похоже, пушечную канонаду и не слышал. Но всё не утаишь.
— Оргалиды на училище
— Батюшки! — Ахнул, отшатнувшись. — А с голосом что?
— Со мной всё хорошо. И там вроде отбились, — отвечаю и кривлюсь.
— Что творится…
— В общем, теперь я здесь. Назад не пойду.
— А чего так?? — Недоумевает.
— Да ничего, просто не пойду, — ответил устало.
Смотрит пытливо, а затем выдаёт:
— Твой отец меня когда–то от каторги самой адской спас. Я старшего офицера ударил по дурости, и на смерть.
— Нет, не за драку меня выгнали.
— Всё–таки выгнали, — произнёс удручённо дед, подловив.
— Да, но я ничего плохого не сделал. Не спрашивай, — бурчу.
— Не буду, князь, — ответил на выдохе и к тележке повернулся. — Что ж, заживём по–старому. Нет худа без добра, вон сколько рыбы, я уже третью ходку делаю.
Спешу к телеге и я, отбирая у него ручки. Нечего деду корячиться, и так еле ходит.
Рыбы действительно целая гора. И крупной!
— Откуда столько? — Интересуюсь.
Селёдка в основном, осётр даже есть! Уссурийский залив никогда нас так не радовал прежде.
— Не знаю, ваше высочество. Рыба, как с ума сошла. Косяками у самого берега ходила до полудня. Саком отсекал и выбрасывал. Вот езжу, собираю теперь, пока чайки всё не склевали.
Усмехнулся себе под нос горько. Вот оно что. Рыба не сошла с ума, она оргалидов испугалась. Теперь понятно, как они подкрались так близко незамеченными. Под водой шли. И, наверное, сразу через оба залива. Наше поместье–то на побережье Уссурийского. А училище на Амурский залив смотрит.
— И куда нам столько рыбы? — Развожу руками.
Фёдор всегда был, как хомяк, всё в дом таскал.
— Мелкую засушим, какую завялим и закоптим. Остальную на рынок. Завтра же в город отвезём. Чтоб рубли на уголь, соль и специи были.
— Кому ты продавать собрался? Народ из города бежит, — простонал я.
— Ну тогда в поместье Корсаковых сбагрим и в Находку отвезём. Постой–ка, а чего народ бежит–то?
— Боятся новых нападений. С Иркутска эшелоны с пушками едут, вряд ли просто так. Анастасия Николаевна тоже сюда не по прихоти своей явилась.
— Ну дела. Думал, на моём веку с войнами уже завязали.
— Надеюсь, обойдётся, — говорю и толкаю телегу.
А сам думаю, скорее бы на койку костьми упасть.
— Постой–ка барин, — ахает Фёдор, чуть отстав. — С ногой что? Хромаешь хуже моего.
Пришлось рассказать о проделках Максима. Дед мной возгордился ещё больше, когда узнал, что подлецу начистил рыло, не пропустив удара. Уроки бывшего чемпиона зря не прошли.
Но затем Фёдор не
— Как бы гангрену не схватить, — забеспокоился дед, бинтуя уже после мучительной обработки раны. — Сделал, что смог. Тебе бы в госпиталь.
— Думаю, сейчас там дел невпроворот, — ответил безрадостно.
— Тоже верно, — согласился дед. — Ты сиди, я костыль принесу.
— Издеваешься??
— Пару дней походишь, не переломишься, — заворчал. — Так надо, чтобы рана затянулась.
Замечательно.
— Так, пора ухой заниматься, голодный, небось, — добавил Фёдор.
Показалось, что он и рад моему возвращению независимо от обстоятельств.
Я и сам соскучился по родному месту очень сильно.
Ночка выдалась беспокойной. Всадники носились у самой ограды. Фёдор предположил, что как минимум гусарский полк прошёл в сторону Владивостока. Выходил несколько раз на странные шумы и почему–то решил меня охранять. Достал–таки винтовку и возрадовался патронам. Потому что своих было только два штуки.
— Теперь можно и на медведя в тайгу, — посмеялся даже, протирая цевьё тряпкой.
— Ага, два хромых охотника, — парировал я и добавил: — а кто нашу драгоценную рыбу охранять будет?..
Утром, когда умывался на улице, заметил в зеркальце, что у меня ещё и лицо исцарапано. Да волосы приплавлены на левом виске.
Но не сильно расстроился, ведь красоваться уж не перед кем. Форму парадную выстирать осталось, да с сапогами назад вернуть, когда всё хоть немного уляжется.
Нашёл свою господскую одежду в сундуке, оставшуюся от отца. Старая, но чистая. Слегка помятая. Рубах хороших хлопковых много. Так ничего дед и не продал, хотя я наказывал.
На облагороженный пригорок доковылял за ним, где у нас смотровая. Раньше здесь была отличная беседка, где мы всей семьёй завтракали с музыкой и шикарным видом на залив. Всё нам подносили слуги, иногда сестра маленькая играла здесь на скрипке. То одна, то с учителем.
Фёдор задержался на пригорке, долго глядя в сторону моря через подзорную трубу, чем и вызвал мой интерес.
— Это ж отцова, — удивился я, рассмотрев её получше. — Думал, ты её продал.
— Да ты что, барин, — ответил с нотками обиды, продолжая смотреть. — Мне твоё наследство разбазаривать право не дано. Ох, как они зашевелились–то, одно загляденье.
Прокомментировал и мне трубу передал. Резкость перенастроил, интересная картина открывается.
Трубами небо утреннее коптя, четыре броненосца рыболовные сети с большими белыми поплавками растягивают по заливу в паре километрах от берега южнее нашей бухты. Несколько уже встали на якорь. Над ними боевой дирижабль завис. Чуть подальше через туман проявляется силуэт ещё одного воздушного судна.