Рудник «Веселый»
Шрифт:
– Мне их от Сорокина сорока на хвосте приносит, – хохотнул тот в ответ. – А с навигацией дружить надо. Ты же, Ботаник хренов, навигацию наукой считаешь, видимо, с географией путаешь, поэтому тебя и заносит куда ни попадя.
– Никуда меня не заносит, – проворчал Пётр. – Так куда мы едем?
– А едем мы на прииск «Весёлый», это немного в другой стороне. Прииск – хотя по бумагам он идёт как рудник. А находится он недалеко от Коргонских каменоломен.
– Каких-каких?
– Коргонских. Где порфир и яшму добывали.
Петро замолчал, непонимающе уставившись на меня. Я хмыкнул – с Ботаником
– Так это же совсем в другую сторону… – начал он, взъерошив льняные вихры и поправив на носу очки с большими диоптриями. Насупился, будто сам не видел в документах карту. Хотя видел, скорее всего, но не придал значения. – Я же материалы все по Сёйке поднял. Ещё удивился, что там руды-то лёгкие. И работают они там успешно. И мужичка этого подтянул – как раз по сёйкинской теме. А ты всё знал и слушал. Ты смеялся надо мной?
Не объяснять же дураку, что я его хоть и слушал, но не слышал? Думал. Думал про Аркашу, про Ваньку, про Аллочку… И про жизнь-заразу – такую свинью подложила с этим прииском!
– Короче, так, слушай команду. Бери мой ноутбук, перебирайся на заднее сиденье и изучай материалы, папка называется прииск «Весёлый». А я сейчас до Бийска, там поверну на Белокуриху, потом на Солонешное. А после решим, как ехать – через Каракол или через Усть-Кан.
– А зачем на заднее сиденье? – проворчал напарник недовольно. Но я остановил машину, кивнул назад:
– Давай шуруй. Там в сумке бутерброды, термос с кофе, так что будет чем рот занять, чтобы меня разговорами не отвлекать. И вот ещё что… если затошнит – кто знает, вдруг действительно мозги стряс – то говори сразу, остановлюсь. Ладно, за работу.
Но заставить замолчать моего зама по науке не так-то просто. Не забывая про бутерброды, он тем не менее умудрялся задавать вопросы, но чаще риторические, не требующие ответа. Просто комментировал документы, эмоционально, бурно, будто читал не сухие отчёты, а любовные письма.
За разговорами не заметил, как миновали Полковниково, проехали Троицкое. Тракт в очередной раз расширяли, ремонтировали, скорость на этих участках падала, и можно было неспешно полюбоваться на пригорки, покрытые прозрачными берёзовыми лесками. Золотые берёзы в рассветном солнце казались кружевными, но у меня почему-то всплыли воспоминания о Поломошном. Белые, звенящие на ветру деревья, листья сердечками, воздух жемчужный, сверкает перламутром – и вмиг всё это превращается в перекорёженные, опалённые коряги, торчащие из болота, а вокруг тёмный, беспощадный пихтач… Передёрнуло. Не к добру вспомнил. Вообще, чудом выбрались из посёлка пробного коммунизма, и вспоминать об этом перед новым заданием вовсе не стоит. Петруха что-то бубнил себе под нос, я не прислушивался, задумался.
Сверкнуло солнце. Отогнув козырёк, посмотрел на фотографию Аллочки. Здесь она была снята весной, под зонтиком, с воздушным зелёным шарфом на медных волосах. Глаза её смеялись. Помню тот день хорошо, она дразнила меня, показывала язык и вообще дурачилась, как ребёнок, а я фотографировал… Вчера она огорошила новостью – как раз перед тем, как Пётр затащил меня в «Хаус-клуб». Я дня за три до этого купил кольцо, хотя немного неловко
Я даже не понял, на что она рассердилась. Вчера, после работы, договорившись с Петром, что встретимся позже, мы с ней ехали по Красноармейскому проспекту. Аллочка была в таком настроении, что я исподтишка любовался ею. Просто светилась. Медные волосы, белая кожа и глаза – карие, горящие счастьем. «Солнышко ты моё», – подумал я, но вслух ничего не сказал. Не умею, вот сколько женщин было, а шептать на ушко разные глупости так и не научился. Вообще, романтика у меня стоит где-то на последнем месте в условном списке необходимых вещей…
– Ой, Яш, что хотела тебе рассказать… – она, всплеснув руками, прижала ладони к щекам, а я поразился уже в который раз: как у Аллочки получается быть жёстким, волевым человеком на работе и становиться столь ранимой и нежной, и даже беспомощной, после неё? – Ты не слушаешь! – Она нахмурилась, но тут же безоблачно улыбнулась:
– Ладно, слушай! Так вот, я недавно в посёлке Восточном была…
– Стоп, а за каким чёртом тебя туда понесло?
– Не перебивай, потом расскажу. Такой район – просто ужас! Не понимаю, как можно жить в такой нищете вечно? Нет, родиться ты можешь где угодно, но ведь потом всё равно стремишься улучшить свою жизнь, ведь так? А там живут и живут годами, десятилетиями и умирают там же. Вот скажи, Яш, почему люди не стремятся к лучшей жизни? Неужели им нравится прозябать всегда?!
– Анекдот вспомнился, про червяков, старый, – улыбнулся я, не подумав, что улыбка может быть воспринята как снисходительная. – Так вот, маленький червяк высовывается из коровьей лепёшки, смотрит вверх и спрашивает: «Папа, смотри, червяки в яблоке живут! Почему же мы живём в коровьем дерьме?» А папа-червяк отвечает: «Потому, сынок, что есть такое понятие – Родина». Отвечая на твой вопрос, Аллочка, слово «Родина» я заменю словом «среда». Естественная среда обитания… Она формирует стереотипы, сломать которые почти невозможно. Почти… Так-то, солнце моё, где родился – там и пригодился.
Я посмотрел на неё и захотел проглотить свой поганый язык – будто лампочку погасили. Кровь отхлынула от лица, глаза, вмиг ставшие серьёзными, потемнели, и выражение их не предвещало ничего хорошего.
– Я вчера тебе хотела рассказать о себе, о своих родителях, а ты не стал слушать. А Восточный… Я там родилась! – сказала она с вызовом в голосе. – И я беременна.
Мне надо было вдохнуть побольше воздуха, подумать, сосчитать до десяти, в конце концов, но будто бес вселился! Ведь понимал же, что она на взводе, и торопиться не стоило, и всё равно не мог остановиться: