Рука адмирала
Шрифт:
Наш русский флот был затоплен самими же русскими моряками в самом узком месте рейда — вот там, видите, перед Константиновской батареей — чтобы не дать возможности вражескому флоту войти в бухту. Кто был на Приморском бульваре — видал, конечно, гранитную колонну с серым орлом наверху: там была линия затопленных судов и именно оттуда после 11-месячной осады по понтонному мосту ушла из Севастополя разбитая, но несдавшаяся русская армия.
Тамара на секунду примолкла и потом еще тише прибавила.
— И отсюда же, из Севастополя, восемнадцать лет тому назад разбитая в гражданской войне, но тоже несдавшаяся, ушла на чужбину Русская Белая Армия…
Ясно
— Неприятель обложил город с трех сторон, продолжала Тамара, но главные аттаки его были направлены на четвертый бастион, ныне Исторический бульвар, видите, Сережа — вот там: парк около здания Панорамы… Именно этот вот знаменитый четвертый бастион так ярко описал Лев Толстой… И, особенно, на Малахов курган. Здесь был ключ от города, ключ обороны. Понятно, что если бы неприятель захватил этот курган, отсюда он был бы полным хозяином над городом и рейдом. Поэтому именно здесь на этом кургане и разыгрались самые кровопролитные бои за Севастополь.
В первую же бомбардировку на этом месте, где мы стоим, где находится памятник, был смертельно ранен адмирал Корнилов, после потопления своей эскадры вместе с матросами начавший сражаться на суше. Там дальше, пойдемте со мной — видите вот — каменная плита: тут убило пулей в голову адмирала Нахимова, героя разгрома турецкого флота при Синопе. Видите вот там, дальше на скате — длинная каменная низкая стенка: там были в последние дни траншеи врагов… А здесь всего то метров 50… А вот там, девушка указала на остатки башни в ложбине у вершины кургана — там разыгрался последний акт великой трагедии. Не думайте, Сережа, что это я так — «для театральности» сказала. А и в действительности здесь, поэтически выражаясь, от последнего удара мечей сорвалась яркая искра, оставившая навсегда свой след в истории солдатского героизма… Именно здесь в этой башне заперлись последние защитники Малахова кургана после заключительной победоносной аттаки французов. Они отстреливались до последнего патрона и не сдавались. Им пригрозили взорвать башню. Они ответили: «взрывайте, но мы не сдадимся». Тогда главнокомандующий французской армией маршал Мак-Магон приказал прекратить шум около башни, чтобы доказать засевшим там солдатам, что оборона уже кончена, и что после 11 месяцев непрерывной, днем и ночью, стрельбы теперь на развалинах города и бастионов царит мертвая тишина… И только тогда поверили русские солдаты, что действительно — все кончено. И в знак своего уважения к храбрецам маршал Мак — Магон разрешил им уйти к русской армии с оружием в руках и со своими убитыми и ранеными… Вот из этих узких бойниц отстреливались до последнего патрона последние сорок защитников Севастополя…
Девушка замолкла. Ее лицо было бледным и взволнованным. Сережа не узнавал в ней той милой, «тишайшей», мягкой Тамары, которая ему так понравилась именно этой своей ясностью и нежностью. Теперь это всегда спокойное лицо преобразилось зажегшимся откуда то извнутри огнем и было одухотворенным, почти вдохновенным. Последние красновато-золотистые лучи солнца резко освещали ее напрягшуюся словно для аттаки фигуру. Рука девушки, лежавшая в амбразуре башни, заметно дрожала. Глаза не отрывались
Казалось, что эта тишина вечера — только обман чувств, и что — вот, вот — опять раздастся грохот орудий и слабеющий голос умирающего твердо прикажет:
«Отстаивайте Севастополь»!..
В тени небольших деревьев, освещенные мягким светом догорающего вечера, развалины старого порохового погреба казались такими мирными… Не хотелось верить, что еще так недавно здесь гремели, не переставая ни на минуту, взрывы гранат, свистели пули, раздавались крики и стоны, и тысячи и тысячи людей напрягали последние усилия в отчаянной борьбе…
Пылкая фантазия Сережи уже видела иное — не мирную картину вечера. Перед ним была закопченная взрывами башня, стоящая среди разбитых орудий и развороченных укреплений. Вокруг башни — толпа победителей — зуавов, еще тяжело дышащих после последних атак на Малахов курган… Со скрежетом открываются железные двери, и оттуда выходит русские храбрецы — обожженные, израненные, истомленные. Они несут на скрещенных ружьях своих раненых и убитых.
Молча вытягиваются они в шеренгу, уходя с места последней битвы. Но вот — команда французского маршала, лязг ружей, и победители отдают честь побежденным, но не сдавшимся. И в великом и славном молчании кучка легендарных героев спускается с холма, покрытого русской и вражеской кровью, холма, вошедшего навсегда в историю солдатского героизма…
Рассказ девушки оживил эти старинные развалины. И долго еще молчали все, словно слушали, как эти немые, когда то облитые кровью, камни без слов продолжают вдохновенный рассказ русской девушки. В голове Сережи звенели слова военной песни, смысл которых только теперь стал ему понятен:
«Никто пути пройденного У нас не отберет»…Действительно, разве прошлое, настоящее и будущее не связаны неразрывными нитями? Разве прошли эти жертвы и этот героизм бесследно для России? Разве Севастополь, его Оборона, сто тысяч погибших солдат, этот знаменитый Малахов курган, и, наконец, все они, русская молодежь, это разве не — Россия?..
Папироса была забыта и давно потухла в руке… Непривычное волнение сжало сердце. В первый раз в жизни Сережа, замотанный советский студент, почувствовал свою кровную связь с русским прошлым, и волна любви к этой каменистой, негостеприимной, но Русской земле охватила его сердце. Как радостно было вдруг осознать себя русским, для которого пролитая здесь когда то кровь была своей родной, не просто человеческой, а именно русской кровью… И на секунду бесшабашный студент увидал себя незримо в рядах тех солдат, которые в веках шли и умирали за Россию…
«Где пулей неймем, Там грудью берем! Где грудью не возьмем — Там Богу душу отдаем»!..Взволнованное молчание москвича было прервано Митькой, который тряхнул его за руку.
— Слышь, дядя Сережа… А дядя Сережа…
— Чего тебе? очнулся юноша.
— Значит, выходит, что наши здеся здорово дрались?
— Здорово, Митя. Не даром ведь им здесь памятники вот поставили.
Глаза беспризорника сияли.