Рука дьявола
Шрифт:
Яшка обрадовался, взялся командовать Ленькой, просто упивался своей властью: подай ему то, принеси другое, сбегай туда-сюда, а чуть что Ленька сделает не так — бьет. И метит не куда-нибудь, а в лицо или под дыхало, чтоб больнее было. Или начнет щипать до синяков.
Долго он мытарил Леньку. До тех пор, пока однажды Ленька от обиды и дикой боли, сам не соображая того, двинул Яшку по уху.
Крепко влетело тогда Леньке, но с той поры Яшка стал опасаться его и больше не мучил своими проклятыми щипками.
Однако как ни худо жилось Леньке,
Пообвык Ленька в Елунино. Дружками-товарищами обзавелся. Особенно сдружился он с Шумиловыми. И с Варькой, понятно, хотя девчонка она, прямо сказать, вредная и въедливая. У нее одни смешки на уме да всякие шуточки. «Лень, а пошто у тебя уши как у мыша летучего?»; «Лень, ты знаешь на кого похож? На подсолнушек. Такой же рыженький, конопатенький, и шея тонкая». Балбесина.
Ленька ходит, в общем-то, к Митьке. И не просто так ходит, чтобы время бить. Нет. У Леньки к Митьке дела, разговоры всякие.
В последние дни он еще чаще засновал к Шумиловым: нужно было поговорить об очень серьезном и очень важном для Леньки деле.
Но этого никак не удавалось сделать: то Митьки не было, то Варька торчала рядом. Ленька вообще всегда немел при Варьке, а в этот раз подавно. Боялся: а ну как Митька откажет в его просьбе? Тогда Варька натешится вдосталь — совсем задергает его, засмеет.
А дело было не шуточное: Ленька хотел попросить Митьку взять его в отряд самообороны, что создал в селе председатель сельсовета Захар Лыков.
Весною еще, когда уже стаял снег, а невысокие гривки ощетинились ровной зеленой травкой, в Елунино стали приходить тревожные вести, что в борах, мол, появились какие-то разбойные люди, которые нападают на небольшие приборовые села, убивают коммунистов, жгут сельсоветы, зорят дворы и хозяйства тех, кто воевал против Колчака. Поговаривали с ужасом, что теперь будто пришел черед ждать незваных гостей в Елунино.
Захар Лыков не стал, как другие, отмахиваться от этих слухов, быстро собрал из молодых мужиков, своих товарищей, и парней-комсомольцев отряд самообороны. Потом, все так же ничуть не мешкая, съездил в уездный город и привез оттуда несколько настоящих наганов и винтовок со штыками.
И вот две недели уже, как этот отряд шагает солдатским строем по селу или уходит далеко в степь и там бахает по каким-то целям.
От этих выстрелов — то залпами, то в одиночку — у Леньки прямо дух замирает: все бы отдал, только бы попасть в отряд да получить наган. Он видел его. У Митьки. Небольшой такой, черный и грозный. Митька даже подержать давал его Леньке, а пальнуть, сколько ни просил, не дал. Вот и хочет Ленька уговорить Митьку взять его в отряд. Конечно, Митька не командир, но как-никак, а председатель комсомола. Неужто Лыков не послушает его и откажет?
Все, пожалуй, уладилось бы,
Легко сказать: сторожит. А попробуй-ка незаметно проберись в шумиловский двор, да влезь на завозню, да просиди там ночь. А ночи, они и летом всякие бывают, иная остудит — зуб на зуб не попадет.
Уже две ночи сторожил он, а никого больше не видел у шумиловского двора. Нынче будет третья ночь.
Как только стемнело, Ленька оделся потеплее, взял припасенную еще с ужина краюху хлеба с луком, прихватил для смелости старый, почти сточенный топор и быстро, без возни и шума пробрался на свое место — на крышу завозни. Там он удобно умостился на остатках копешки прошлогоднего сена и притих.
Он лежал, смотрел на звезды и думал о том, как вдруг ему повезет и он высторожит того черного с лапищей. Теперь-то он не забоится его — не побежит, шуганет от Шумиловых так, чтобы навсегда отбить охоту шастать по ночам. Тогда Варька поймет — мышь он летучий или нет...
Ленька не заметил, как уснул. Сколько проспал — не знает. Проснулся внезапно от какого-то непонятного шороха где-то совсем рядом. Край неба над лесом уже совсем посветлел. Время, значит, шло к утру. Ленька задержал дыхание, уставясь в темный угол двора: не там ли?
Шорох повторился за задней стенкой завозни. Потом что-то заскрипело, потом над крышей вдруг возникла огромная голова.
Ленька, забыв не только про топор, но и про все на свете, взвизгнул по-поросячьи и стремительно сиганул с крыши завозни. Но не успел он еще долететь до земли, как почувствовал, что кто-то цепко ухватил его за ворот.
— Попался, гад!..
Ленька от ужаса взвизгнул снова, теперь еще тоньше и совсем дико. И тут же получил увесистую затрещину.
— Заткнись!
Ленька враз «заткнулся». И не только потому, что у него не было никакого желания схлопотать новую затрещину, а просто вся сила его куда-то пропала, будто и не бывало ее!
Этот «кто-то», так и не выпуская воротника, поволок Леньку со двора, будто куль, набитый мякиной. Ленька не знает: шел ли он, или волокся вот так по дороге. Опомнился малость, когда увидел вдруг перила моста через овражек. «Все,— мелькнула одинокая безнадежная мысль,— на кладбище тащит».
И все-таки Ленька попытался высвободиться — так не хотелось ему на кладбище, к чертям на забаву. Он заупирался, задергался, но рука крепко держала его.
— Еще раз брыкнешься — пожалеешь.
У Леньки вдруг затрепетало сердце: чтой-то голос очень знакомый. Он слегка повернул голову, глянул искоса снизу вверх. Господи, да неужто не снится ему — Серега Татурин, Митькин дружок!
— Так это ты, Серега?! — закричал радостно Ленька. — Ты?
Серега мрачно бросил:
— Я, кто ж еще... А ты не ори. Двину.