Рука Кассандры (сборник)
Шрифт:
— Не знаю, может быть, это горбун Эврибат, его глашатай…
— Глупость… Когда тебя обвинили?
— На совете у Агамемнона, царя микенского. Одиссей предложил построить коня…
— Какого коня?
— Деревянного коня, полого изнутри, посадить в него воинов и оставить под стенами Трои, чтобы троянцы втащили коня в город.
— Воистину, нет предела фантазии людей, когда они смотрят на бич, — вздохнул Ольвид и кивнул головой.
Снова короткий взмах, и снова багровая полоска боли обвила грудь Синона. На коже выступили капельки крови.
— Клянусь тебе, господин,
— Тебе, может быть, и не нужно лгать, согласен, — пожал плечами Ольвид.
— Но Одиссей… Эй, стража, позовите царя Приама… Скажите, что здесь перебежчик с важными сведениями… Садись пока, Синон. Кто знает, может быть, тебя придется казнить, и ты еще настоишься… Эх-хе-хе, люди, глина — все одно. И я посижу, подожду царя священного Илиона.
В комнату вошел Приам. Глаза у него были сонные, и он на ходу поправлял пурпурную мантию, наброшенную на плечи. Он недовольно посмотрел на Ольвида, поежился.
— Холодно у тебя тут, Ольвид. И факелы чадят, того и гляди, задохнешься.
— Прости, царь Приам, что твой верный раб обеспокоил тебя в столь ранний час. — Ольвид низко поклонился. — Но вот этот человек, называющий себя Синоном, рассказывает странные вещи. Он говорит, будто Одиссей предложил построить огромного деревянного коня, полого изнутри, поместить туда воинов, сделать вид, что греки ушли, и ждать, пока мы втянем чудище в город.
— А почему мы должны втащить его в город?
— Потому что на коне будет написано, что он приносится в дар Афине Палладе и что в нем священный палладий, похищенный у вас Одиссеем и Диомедом, — торопливо объяснил Синон.
— Это так, Синон? — нахмурился Приам, рассматривая багровые полосы на теле эвбейца.
— Истинно так, о повелитель Троады, — прошептал Синон.
— Что было сначала, разговор о коне или обвинение в измене?
— Сначала цари обсуждали план хитроумного Одиссея и одобрили его, а потом уже итакийский царь возвел на меня напраслину. Вы-то уж это точно знаете, что не получал я золота из Трои.
— Это так, царь Приам, — вставил Ольвид.
— И цари поверили Одиссею?
— Да, царь.
— И тебя не побили камнями?
— Нет, меня бросили в яму.
— И этой ночью ты бежал?
— Да, царь.
— Как ты выбрался из ямы?
— Кто-то пришел в темноте, разрезал путы на моих руках и ногах и приказал мне бежать. И даже вытолкнул меня из ямы, ибо я был слаб и с трудом мог стоять на ногах.
— Ты знаешь, кто это был?
— Не-ет, царь. Было темно. Человек был в плаще и прятал лицо.
— Какого роста он был?
— Подожди, царь, дай мне сообразить… Теперь, когда я думаю об этом, мне кажется, что он был невысокого роста…
— Он поднял тебя и вынес из ямы?
— Нет… Когда я оперся руками о край ямы, он поднял мои ноги и помог мне вылезти.
— Чувствовал ли ты в нем огромную силу?
— Не знаю… Я ждал смерти.
— Подумай!
— Обожди, теперь я вспоминаю, что он тяжело дышал, когда разрезал ремни на моих руках…
Приам посмотрел на Ольвида и сказал:
— Это был горбун Эврибат, глашатай
— Ты прав, как всегда, царь Приам, — восхищенно прошептал Ольвид. — Но почему Одиссею нужно было сначала обвинить этого человека в измене, а потом помочь бежать?
— Для того, чтобы Синон попал к нам и рассказал о деревянном коне. — Приам хитро улыбнулся и потер руки. — Измена — это лишь тонкий ход. Если бы Одиссей хотел отделаться от этого эвбейца, он бы тут же казнил его. Нет, Одиссею нужно было, чтобы мы узнали о коне.
— Да, царь, но почему он не мог просто отправить к нам своего человека под видом перебежчика?
— Да из-за твоих бичей. Всем известно, что после пятого удара любой начинает говорить правду.
— Значит, простой лазутчик признался бы, что его научил Одиссей? А Синон говорит правду и, сколько бы ни получил ударов, он будет говорить одну только правду? Не понимаю, царь…
— Ты глуп, Ольвид. Верен мне, но глуп. Послушай. Вот что думал Одиссей: он строит коня, приносит его в дар Афине Палладе и помещает внутрь священный палладий. Мы же должны узнать от Синона, что внутри воины, разрушить чудовище и тем самым разгневать дочь Зевса. Что ты скажешь, старик, прав ли твой царь? А ведь у кого палладий, тому покровительствует Афина, и тот непобедим. Причем заметь, Ольвид, хитрость Одиссея. Он не доверяет никому. Все базилевсы должны тоже быть уверены, что в коне люди… Поэтому-то он устроил всю эту комедию.
Ольвид закрыл глаза, воздел руки над головой и упал на колени.
— О боги, — простонал он, — может ли один человек, даже великий царь, быть вместилищем такой пронзительной мудрости?
— Встань, Ольвид, — устало улыбнулся Приам. — Одиссей вздумал перехитрить меня. Безумный!
Начало светать, и стражники погасили факелы. Душная вонь поплыла по комнате. В дверь кто-то заглянул и, увидев царя, бросился на колени:
— Царь, греки покинули свой лагерь. Он пуст. Исчезли и корабли. У берега стоит деревянное чудище, похожее на коня. Если присмотреться, его можно увидеть даже со стен.
— Идем! — крикнул Приам и бросился из комнаты.
Синон медленно сел на скамейку. Значит… значит, он был просто игрушкой в руках Одиссея. Им воспользовались. Сделали его приманкой. Били, скручивали руки ремнями, бросили на дно грязной ямы — и все лишь для того, чтобы ему поверили стражники Приама… Что ж, хитроумен царь итакийцев, ничего не скажешь, многомудр… По только Приам разглядел его насквозь…
В нем не было гнева и теперь. Была лишь бесконечная усталость и бесконечная тоска. Ему не хотелось ничего. Лечь бы, закрыть глаза и спать, спать, спать. И не будет падающего Паламеда, и не будет его пальцев, царапающих песок, не будет ямы с чавкающей под ногами глиной, не будет бичей из воловьих жил, не будет укусов боли, вспыхивающей от удара сразу вокруг всего тела, не будет коня, глупой пустой затеи итакийца, ради которой было все и не было ничего. И конь плывет на него, мотает головой, и на морде у него комья глины, и огромный муравей несет в жвалах горбатого глашатая, и Паламед снова падает, все-таки падает и царапает песок, скребет его ногтями.