Рука Кассандры (сборник)
Шрифт:
Стражники засуетились, складывая костер из брошенных корабельных подпорок. Те, что не сгнили, были сухи, хорошо должны гореть.
Гипан, взвалив на плечи труп жреца, поднес его к деревянным брускам, осторожно положил наверх. Следом принес и детей. Поднесли факел. Не сразу, но разгорелось все-таки пламя, потянулся дым. Сначала горьковатый, затем примешалась к нему и приторная сладость. Запах смерти, запах войны.
— Ольвид… — пробормотал царь Приам.
— Слушаю, царь.
— Устал я…
— Велики труды твои, царь. Прикажешь подать колесницу?
—
Двадцать самых сильных коней были впряжены в низкую массивную тележку для перевозки камней. Не кляч с разбитыми ногами, а мощных жеребцов из царских боевых конюшен.
— Ольвид, — сказал Приам, — теперь уже можно открыть ворота и выпустить народ. Троянцы заслужили того, чтобы самим вкатить коня в город.
На расстоянии десяти стадий от Скейских ворот коней выпрягли, и сотни горожан с криками бросились к тележке. Люди упирались в колеса, в края ее, в ноги коня. Те, кто не мог упереться руками в тележку, упирались в спины счастливцев.
Люди кряхтели, пыхтели, стонали, кричали, пели и отдувались, и исполинский конь, слегка покачиваясь, медленно плыл к воротам.
При каждом толчке что-то звенело внутри идола, и люди смеялись, передавая друг другу, что это Одиссей положил туда, наверное, бронзовые кубки для их устрашения.
— А змеи, ты слышала, что случилось со жрецом Лаокооном? — слышались голоса.
— Богиня Афина наслала их на проклятого нечестивца!
— Еще бы, дар-то ей!
— Жрец, а не понимал…
— Много их таких…
— Детей жалко…
— Мало ли кого жалко, у меня вон муж…
— А у меня брата еще в прошлом году…
— Давай налегай!
— Сам пойдет, поскачет!
Тележка остановилась у самых Скейских ворот.
— Слава царю Приаму! — выкрикнул кто-то, и толпа подхватила:
— Слава! Спаситель Трои! Защитник!
Пахло потом, луком, кислым вином. Из ворот тянуло запахом жарящегося мяса.
— Гляди-ка, не проходит конь в ворота, велик больно!
— Ничего, пройдет! Зачем нам теперь ворота?…
И уже полезли на стены люди, отбивая камни, крича что-то, чего нельзя было разобрать за перестуком заступов, и тонкая каменная пыль повисла в воздухе, медленно оседая на потные, разгоряченные лица и плечи.
Глава 15
— Пойдем, пойдем быстрее… — Держа Куроедова за руку, Кассандра почти бежала по узенькой улочке.
Она, казалось ему, всегда куда-то бежала, не то куда-то стремясь, не то от чего-то убегая. Маленькая, легкая, Летит, летит. Так и чувствуешь, как терзает ее, сжигает предчувствие. Нет, не предчувствие, знание. Она знает. И без него знала.
Куроедов попытался представить себе родной город. Жизнь идет, обычная размеренная жизнь. Спешат люди на работу, за покупками, выбирают кого-то в местком, собираются вечером в гости, и лишь один он, Александр Куроедов, знает, что вот-вот все
Весь город вышел на улицы. От полуголых смуглых ребятишек, бесенятами вьющихся меж домов, до дряхлых старцев, неуверенно стоящих на трясущихся ногах у стен. Гонит ветер дым по кривым переулкам, пока еще не пожарищ, дым костров; и запах жареного мяса, пока еще быков, а не людей, сытно висит над городом. Гул, пока еще веселый гул толпы, прокатывается упругими волнами. Должно быть, где-то прошли воины или сам царь.
А на главной площади людской водоворот. Ступи только, и подхватит тебя, понесет, закрутит, затолкает. Каждому хочется поближе рассмотреть деревянное чудище, толстобревного коня, сработанного хитроумными греками. Но только куда им до наших-то. Все говорят, царь тут же и провидел, насквозь понял. Слава Приаму, царю нашему, защитнику Трои!
Вокруг коня двойная цепь стражников. Мало ли кто что вздумает. Камень ли швырнут в коня, копье ли, а то и факел горящий. Командует стражниками Гипан. Стоит величественно, словно выше ростом стал. Ликом строг и суров, а глаза ясные.
«Немолод уже Ольвид, очень, очень немолод, — думает Гипан, — кряхтит, за поясницу держится… Начальник царской стражи Гипан. Гм… Посмотрим, что тогда скажет Лампетия… Поди, не будет больше отворачиваться от него… Да и царь уже дряхл… Кто знает… С ума сошел… А почему бы и нет…»
— Нельзя, царевна! — Гипан поднял руку, мягко преграждая путь Кассандре. — Приказано не подпускать к коню никого, ни одной живой души. Сам царь приказал. Прости, таков приказ.
— Я знаю, стражник…
— Прости, царевна, я не стражник, я помощник Ольвида. Меня зовут Гипан.
— Гипан? — Кассандра внимательно посмотрела на воина. — Какое красивое имя…
— Обычное, царевна. — Гипан опустил глаза. «Странный взгляд у этой Кассандры, не зря, видно, говорят, что наказал ее бог Аполлон за гордыню. И смотрит как-то странно, словно влезает в тебя…»
— Гипан, пропусти меня к коню. Умоляю, пропусти. На минуту, никто не заметит, — молвит Кассандра, — заклинаю тебя…
— Приказ, царевна, — строго говорит Гипан.
«Ишь ты, никто не заметит… Еще как заметят! И уже не помощник Ольвида, а раб, стонущий под ударами бичей. Нет уж, царевночка, не выйдет».
Двадцать шагов до коня, до уродливого деревянного коня на ногах-бревнах, двадцать шагов до горстки греков, потеющих там, в темном и тесном чреве. Их разорвали бы в мгновение. И не было бы треска пожара, страшных искр, что мелькали в ее видениях, крика младенцев, и стояла бы Троя еще века и века.