Рука (Повествование палача)
Шрифт:
Моя очередная мистификация... Значит, кошку и собаку я тоже
запрограммировал? Я бы диссертацию вполне мог тиснуть о защитных
реакциях подследственных, как форме вытеснения и подавления чувства
реальности.
Спасибо, Рябов. Попроси прислать ко дню моего рождения о Трубного
рыночка капуотки вилковой, огурчиков и помидорок соленых. Только не
зеленых, а красных. В помидорах я этот цвет уважаю. И картошки
пусть пришлют. Бабы из наших мест не вылазят с Трубного рынка. Да!
Пару букетов п олевых каких-нибудь
колокольчики...
Вот она - цацка! .. Что за тайна, Боже мой, в камешках этих? Не
изделие ведь ювелирное таинственно, даже если оно дело рук
гениальных! Может, действительно запечатлели алмазы и изумруды, как
уверял меня один гаврик, взгляды Творца и Сотворении им Мира и сияние
первого света?..
Колье принадлежало, точнее, было похищено вашим папенькой во время
штурма Зимнего дворца. Там же "приобрел случаю" три ценнейших
жемчужины Влачков. С этого наши знакомые начали построение нового
мира. Диадему вы успели вывести из дома и припрятать...
Тоска. Тоска, гражданин Гуров... Впрочем, чую я злое веселье,
вспомнив, как заявился к Сталину с железной коробкой. В той коробке
отснятые ленты лежали: эпизоды дела, названные мной "Красная суббота"
и "Лобное место". В дачном сталинском кинозале находился сам и
несколько деятелей не из самого близкого окружения. Все они
наперебой предлагали Сталину какие-то фантастические проекты
поощрений трудовых коллективов и рекордсменов труда. Мрамор ,
бронзовые и золотые бюсты в цехах... Слепки рук работников ручного
труда... Рентгеноснимки черепов работников труда умственного...
Сталин с интересом, неправильно истолкованным доклачиками, вглядывался в их лица, пытаясь определить, что же именно может быть в этих лицах приметой приговоренности к смерти. Мне было очевидно, что все, буквально все они без пяти минут трупы: Сталин выдал вдруг, обращаясь ко всем, общий комплимент "Собачий нюх у вас, товарищи!"
В тот момент неглупый человек наверняка воспользовался бы возможностью глубже исследовать природу юмора. Я-то сдержал какое-то страшное подобие раздиравшего меня на части смеха, лишенного злорадства и мстительности, но полного неизъяснимого значения, разгадки которого было мне не дано. Оттого он и мучал, подступая к горлу, как голод, которому не обещано утоление, и ясно уже, что разрешение мучений - в смерти или спасительной случайности. Я молчал, а Сталин заливался тихим, дьявольски жутким смехом, шедшим не от души и не от веселой возни Души с Разумом, как это бывает у детей и взрослых, сохранивших в существе своем детство. Он даже не смеялся. Звуки смеха только символизировали звериный клекот торжества Сталина. Торжества! Он держал в руках своих нити нескольких судеб. Он чувствовал себя властелином случайности, ибо ему казалось, в тот момент он один не только точно знает меру несчастия своих жертв, но и меру собственной возможности спасти их от вроде бы неотвратимой гибели. Он торжествовал, торжертвовал не в первый раз, но торжество и смех,
Он не мог, как ни хотелось ему, почувствовать себя истинно царственной натурой. Ни на прощение, ни на великодушие, ни на провозглашение отказа от насилия, вражды и братоубийства, безграничной, вроде бы, власти уже не хватало. Сталин ненавидел справедливость и добро тем больше, чем отчаянней они сопротивлялись, предпочитая сгинуть, сгноиться подохнуть, умереть, но не принадлежать Сталину.
Не раз тянулась его рука к ниточке спасения, скажем товарища Сидорова, но отдергивал он ее, чувствуя, кроме всего прочего, в этот момент свою собственную привязь и зависимость от руки более всесильной, чем его, и поэтому мрачнел еще больше...
В тот раз он снова захохотал, когда один из особенно романтичных прожектеров предложил командировать победивший в соцсоревновании цех или бригаду на заводы Крруппа, Филиппа и Форда.
И зараженные веселостью вождя, которая льстила самолюбию больше, чем простая похвала, деятели тоже смеялись аплодируя Сталину, а он, в свою очередь, искренне аплодировал им, и меня не впервой начинал трясти хохот от жуткого образа неведения и заблуждения людей насчет отношения к ним Сталина, и самого Сталина, наслаждающегося впечатлением, производимым маской отеческой заботы и дружеского поощрения, в глазах и во рту которой чернели дула моих револьверов.
Посмеявшись и поаплодировав, Сталин сказал:
– У нас один хозяин - социализм. Будем служить ему с собачьей преданностью и верностью, товарищи. Когда все ушли, он с омерзением продолжил:
Я устал от них. Бьем и бьем мы их, а им конца не видно. Можно
подумать, что они успевают размножиться перед смертью... Что у тебя,
Рука? Выкладывай. Я поспорил с самим собой: ошибешься ты
когда-нибудь или нет. Это не значит, что я хочу твоей смерти.
Думается мне, а я в таких случаях не ошибаюсь, что скорей всего
никогда ты уже не ошибешься. И смысл твоей безошибочной деятельности
может быть только в том, что ты ранее ошибся... Понимаешь?.. Ранее.
Я не спрашиваю, в чем ты ошибся. Мы, люди, сами этого иногда не
постигаем, но жизнь, данная нам в ощущении как наказание, позволяет
допустить сегодня нежелательную мысль о крупнейшей ошибке в прошлом.
Поэтому не робей и выкладывай, что или кто у тебя. Вряд ли ты
ошибешься... Кто?
– Понятьев, - сказал я.
– Доказательства!– жестко сказал Сталин, как бы прицелившись к
точке на моем лбу и взводя курок.
Я вынул из папки письмо с подделанной подписью Сталина и объяснение,
написанное самим Понятьевым. Я старался быть объективней, чтобы
отвести от себя подозрение в пристрастии.
– Как часто Понятьев пользовался моим именем?– спросил Сталин,
прочитав бумаги.
– Уверяет, что только однажды.
– Странно. Очень странно, что сам он утаил от меня факт, который я