Рукопись Бэрсара
Шрифт:
— А что тебе сказала Суил?
— Все, что знала.
— Немного.
— По-моему, достаточно.
— Достаточно для чего?
— Не надо, Тилам, — попросил он. — Я слишком устал для обычных игр.
— Ладно, — сказал я и сел с ним рядом. — Спрашивай. На что смогу — отвечу.
— Мне это не очень нравится, Тилам.
— Мне тоже. Просто есть игры, в которые с тобой лучше не играть.
— Если я тебя обидел…
— Нет. Но играть мной ты уже не будешь. Смирись с этим.
— Попробую, — сказал он
— Да.
— По большому или малому обряду?
— По большому.
— Зачем?
— Ненужный вопрос. Это ты знаешь от Суил. Пошли дальше.
— Что они потребовали за помощь?
— Меня.
— Они тебя уже оценили?
— Ну, если я смог вызвать тебя из Бассота…
— Тилам, — тихо и грустно сказал Баруф, — ты хоть понимаешь, во что ты влез?
— Гораздо лучше, чем ты. Ладно, обойдёмся без причитаний. Мне дали отсрочку. Могу работать с тобой целый год.
— А потом?
— Так далеко я не загадываю. У тебя ещё есть вопросы?
— Есть, но ты на них не ответишь.
— Тогда спрошу я. Что тебе сказала Суил?
— А что тебе интересует?
— Баруф, — я невольно отвёл глаза. Гораздо удобней глядеть в окно на глупую добрую рожу луны. — Я люблю Суил. Она согласна быть моей женой.
— И вдовой тоже? — теперь мы смотрим друг другу в глаза, и он договаривает все: — Мы с тобой — эфемеры, подёнки. Таким, как мы, безнравственно заводить семью.
Я опустил глаза и молчу, и Баруф не торопит меня.
— Ладно, — говорю я ему. — Давай о деле. Как город?
— Город наш. Утром взяли дворец. Должен порадовать: наш добрый локих оказал мне огромную услугу — струсил и принял яд.
— Да уж! Самоубийство — это церковное проклятие и всеобщее презрение…
— Наследников нет, значит, придётся временно взять власть, пока не изберут нового государя. Ну, это, конечно, не к спеху.
— А Тисулара?
— Был растерзан народом. Больно ж ему было прогуливаться с Симагом!
— Ладно проделано!
— Спасибо. Какое-то время у нас есть. Калары пока открыто не выступят, иначе я подниму крестьян.
— Они в это поверили?
— Да. И поэтому сейчас у нас одна задача — мир с Лагаром.
— Это не одна задача, а две. Сначала наша армия.
— Да. И это тоже больше некому делать.
— Ну, спасибо! Тогда подбери посольство покрепче, чтобы смогли начать переговоры и без меня.
— Сомневаешься в успехе?
— Не очень. Но этот вариант надо учесть. Поставишь во главе посольства гона Тобала Эрафа — он подойдёт в любом случае. Ну, а если… это уже твоя забота.
— А если сначала в Лагар?
— А если Эслан пойдёт на Квайр? Ладно, когда ехать?
— Чем скорей, тем лучше.
— Тогда послезавтра. Эргиса отпустишь?
— Ты что, без охраны хочешь ехать?
— А зачем
— Ладно, — сказал Баруф и встал. — Отдыхай. Завтра договорим.
…А за городом была весна. Весной дышал сыроватый ветер, по-весеннему проседал под ногами снег, и в весенней праздничной синеве извивалась лента летящих на север птиц.
И кони наши летели на север; шёлком переливалась шерсть моего вороного Блира, струйкой дыма стлался по ветру его хвост. В светлом просторе летели мы; синей тучей вставала вдали громада леса, и город канул в радостную пустоту полей.
— Хорошо! — крикнул я Эргису, и он, усмехнувшись, ответил:
— Весна!
Эх, дружище, не только весна…
Вчера в оружейной, когда Дибар подгонял на мне панцирь и привычно бубнил, мол, чего эти кости прикрывать, от них какая хошь пуля сама отскочит, милый голос сказал за спиной:
— Доблестный воин. Ой, и глянуть-то страшно.
Я обернулся и чуть не сшиб Дибара.
— Суил! Здравствуй, птичка!
— Выдь-ка, Рыжий. Надо с Учителем потолковать.
Он хмыкнул, пожал плечами — он вышел.
— Что случилось, Суил?
— А это тебе видней! Я-то который день не ем, не сплю, глаза повыплакала, молившись, а он уж тут, выходит? Стало быть, это в Ираге я тебе ровня была, а тут и не надобно? Бог с тобой, сердцу не прикажешь, — в голосе её зазвенели слезы, но от рук моих она отстранилась. — Так хоть весть-то подать мог, чтоб зазря не убивалась?
— Не мог, птичка! Ей-богу, не мог! — я всё-таки притянул её к себе, и она затихла у меня на груди. — Девочка моя, ну, не сердись! Я только вчера вернулся. Свалился и проспал целый день.
— Это ты можешь!
— Ну, как бы я с тобой не простился?
Она отстранилась, с тревогой заглянула в глаза.
— А ты что, собрался куда? Далеко?
— Да, Суил. Далеко и надолго.
— Это опасно, да? Да не ври ты, по тебе вижу!
— Может быть, и нет.
— Ой, а то я тебя не знаю! Да ведь иди беда стороной, ты сам её к себе завернёшь!
— Суил, — я прижал её руку к щеке и почувствовал, как дрожат её пальцы, — я уеду, а ты подумай…
— Это о чём же?
— Зачем я тебе такой под клятвой да ещё и сам на рожон лезу…
— А, вот откуда ветер подул! Никак это ты с дядь Огилом толковал? То-то от меня хоронишься!
— Но, Суил…
— Господи, и до чего ж это вы, мужики, народ нескладный! Вроде, коль мы не поженимся, так я тебя мигом разлюблю, и душа моя по тебе не станет болеть? Уж какой нам срок господь для радости дал — так что: и его прогоревать? Глупые твои речи, Тилар! Сколь даст нам господь — будем вместе на земле, а там — по милости его — на небесах свидимся!
Голос её всё-таки задрожал, и губу она прикусила, но пересилила себя, улыбнулась: