Рукопись Бэрсара
Шрифт:
— Это ж когда ты едешь?
— Завтра на заре.
— Храни тебя бог в пути! А с дядь Огилом я сама потолкую! Закается он за меня решать!
— …Пригревает, — сказал Эргис. — Назад-то солоно будет ехать!
— Не беспокойся. Может, и не придётся мучиться. Тебе Огил хоть что-то сказал?
— Кой-чего.
— Не боишься?
— С тобой-то? Ты, чай, и у черта из-за пазухи выскочишь!
К вечеру следующего дня мы пересекли Приграничье, оставили позади разрушенные стены Карура и выехали на Большой Торговый
Много я видел с тех пор разорённых земель, но вот страшней, чем тогда, уже не было. Ни души не встретили мы за весь день. Ни дымка, ни следов на снегу, лишь мелькнёт иногда обгоревшая печь, да метнутся с пепелища одичалые псы. Я обрадовался, когда мы свернули в чащу — в равнодушное, вечное молчание матёрого леса.
Провели ночь без сна, отбивались от стаи урлов, и едва засерело, двинулись в путь.
К полудню лес поредел; чаща раздвинулась, отступила, перешла в корявое мелколесье. А потом как-то сразу лес отступил, бесконечная белая пелена легла перед нами. Та самая Гардрская равнина, щедро политая кровью.
— Ну вот, — сказал я. — Почти добрались.
— Жалко, лагерь нынче не в лесу.
— Это уже не твоя забота, Эргис.
— Чего?
— Я иду один.
— Ну, придумал!
— Это приказ, Эргис, — сказал я спокойно. — Ты будешь ждать три дня. Если я не появлюсь или… ну, сам понимаешь! — скачи прямиком к Тубару. Расскажешь ему все, и пусть позаботится о посольстве. Ясно?
Он молчал, угрюмо насупясь.
— Эргис, надо спасать Квайр! Тут ни моя, ни твоя жизнь ничего не стоят.
Он Опять ничего не ответил. Придержал коня и хмуро поехал сзади.
К лагерю я подъезжал в потёмках. Нарочно задержался, зная, что офицерский ужин всегда переходит в пьянку, и можно не опасаться лишних глаз. Я не таился, даже что-то напевал, чтоб часовой меня не проглядел, а то ведь выстрелит с дуру!
— Стой! — наконец окликнули меня. — Кто идёт?
— Свой.
— Слово!
— Да как мне его знать, болван, коль я только из Квайра? — сказал я лениво. — Кликни кого, пусть меня проведут к досу Угалару.
Он поднял фонарь, разглядывая меня. Богатое платье, блестящий из-под мехов панцирь, великолепный конь вполне его убедили; он вытащил сигнальный рожок и коротко протрубил. Я дождался, пока прибегут на сигнал, и велел тому, кто был у них старшим:
— Проводи к досу Угалару.
— По приказу командующего в лагерь пускать не велено. Извольте пройти к их светлости.
— Ты что, ополоумел? Иль, может, по-квайрски не разумеешь? К досу Угалару, я сказал! Или у тебя две головы, что ты не страшишься гнева славного доса?
Он долго глядел на меня, и, наконец, решил:
— Ладно, биил. Только не прогневайтесь: спешиться вам придётся да оружие отдать.
Я скорчил недовольную мину и спрыгнул на землю. Снял ружьё, отстегнул саблю, вынул из ножен кинжал. Солдат бережно принял оружие, глянул на вызолоченную рукоять и передал одному из своих. Повернулся и повёл меня в темноту.
А в шатре Угалара не было — он ужинал с Криром
— Ступай и скажи славному досу, что к нему человек из столицы. Да не ори, потихоньку скажи!
— А если спросят, кто такой скажи!
— Он меня знает.
Солдат ушёл, а я присел на резной сундук и привалился к податливой стенке. Так и сидел, пока не вошёл Угалар. Был он весел — наверное, пропустил не одну чашу — и опять я залюбовался диковатой его, разбойничьей красотой.
— Мне доложили, что вы прямо из столицы. Это правда, биил… — он прищурился, вглядываясь, — биил Бэрсар?
— Он самый, — подтвердил я с поклоном.
— Господи всеблагой! — воскликнул он и поскорей задёрнул выходную завесу. — Да как вы на это решились?
— Нужда заставила, славный дос. Вы позволите мне присесть? Три дня в седле.
— Так вы и правда из столицы?
— Да, и с печальными вестями.
Он хмуро покачал головой, кивнул, чтобы я садился, и сам уселся напротив.
— Так что в Квайре? Говорите же, не томите душу!
— То, чего надо бояться, — и я рассказал историю бунта — как он выглядел со стороны. Угалар слушал молча, но когда я дошёл до самоубийства локиха, сплюнул в сердцах, вскочил и заходил по шатру. Так и метался, пока я не замолчал, а потом подошёл, встал надо мною, свирепо сверкнул глазами:
— Значит, дорвались-таки до власти?
— Скажем иначе, славный дос. Подобрали то, что валялось. Благодаря покойному кору Тисулару…
— Как, Тисулар мёртв?
— Он имел глупость показаться на улице в обществе известного вам гона Симага Эртира. Говорят, чернь разорвала их в клочья.
— И вы после этого осмелились ко мне прийти?
— А к кому ещё я мог прийти? Квайр в опасности, славный дос, и я прибыл к вам по поручению акиха Калата…
— Не знаю такого и знать не хочу! Да осмелься кто другой сказать мне такое… да он бы уже на суку болтался!
— Я в вашей власти, славный дос, но надеюсь, вы сначала выслушаете меня.
— Говорите, — с трудом обуздав себя, приказал он.
— Аких Калат не жаждет короны. Власть он взял только до того дня, когда Совет Благородных изберёт нового государя.
— Хотите, чтобы я поверил?
— Хочу. Калат понимает, что знать не потерпит его воцарения, и слишком любит Квайр, чтобы обречь его на долгую смуту. Не думаю, что он легко согласится уйти в темноту, но Квайром столько лет правили дураки, что умный правитель пойдём ему на пользу.
— Пожалуй, — проворчал Угалар.
— Но это все будущее, славный дос. Есть вещи и поважней.
— Какие же это?
— Война с Кеватом.
Он как-то сразу потемнел, пошёл и сел на место.
— Через два месяца Квайр будет втянут сразу в две войны. По силам ли это нам?
Он хмуро покачал головой и спросил:
— Вы так уверены?
— Да. В столице перебили почти тысячу кеватцев. Отличный повод для Тибайена.
— Ну, Тисулар! — он крепко, по-солдатски выругался. — Так что вы хотите?