Рукопись Бэрсара
Шрифт:
— Ну что ж, поглядим. — Помолчал и добавил задумчиво. — Поглядим.
И завертелось колесо. У меня, оказывается, накопилось уйма невыполненных обрядов. Целых две ночи новоизбранный наставник Ларг — возводил меня в надлежащее мне звание. Сначала меня сделали Братом Совета, потом Старшим и только потом Великим. И только на третью ночь я, измочаленный донельзя, сумел собрать Совет.
Ничего я не успел за эти пропащие дни. Только Старшие окружали меня, но Асаг уклонялся от разговоров, Сибл был почтителен до насмешки, Зелор помалкивал и улыбался, а
Обычные идиотизмы Братства. Нет времени, а мы топчемся третью ночь в развалинах под носом у Баруфа. Отличный случай захватить нас всех — и Братства нет. Пора нам повзрослеть…
Я с этого и начал на Совете: все Старшие должны уйти в подполье. Братья совета постепенно тоже. Пусть Зелор немедленно проверит, кто должен сразу уходить, а кто пока что может задержаться. И пусть никто не мешкает с уходом. Дома оставить, семьи вывезти за город. Есть у кого родня по сёлам — пусть пока пристроят там. Вот кончится распутица — тогда отправим всех в Бассот, там есть где разместиться поначалу.
Они помалкивали, опустив глаза. Молчание уже перерастало в вызов — Асаг такого допустить не мог, вздохнул и возразил за всех:
— Виданное дело — семьи хоронить! Это ж какие деньжищи нужны!
— У Братства есть деньги.
Они испуганно переглянулись. Ещё одна святыня Братства — его казна, что собрали по крохам за сотню лет. Не знаю для чего. Ведь даже Старшие работали как все и впроголодь своим трудом кормили семьи, и никому не приходило взять из казны хотя бы грош.
И приходилось начинать сначала, с простых вещей. Казна для Братства, а не Братство для казны. Вы что, забыли: люди в каждом доме знают лишь друг друга и главного, и если выловят всех, то Братству всё равно конец. Оно рассыплется, а уж аких сумеет сделать, чтобы оно не возродилось. Я говорил, они молчали, молчали мрачно и почти враждебно, пришлось прикрикнуть:
— Вы что, языки проглотили? Закона никто не отменял — на Совете говорить может всякий. Ну? Или согласны со всем?
Нет, они совсем не согласны. Расшевелились и начали возражать. Были дурацкие возражения — я отбивал их смеясь. Были неглупые — приходилось на них нажимать, чтобы искали ответ сообща. Вот теперь это сборище, наконец, превращалось в совет, и для первого раза это было — ей-богу! — неплохо. Столковались на том, что Старшим, правда, пора уходить, а с Советом можно и подождать. Людей Сибла — все десять домов — стоит собрать в кулак. Пусть завтра же собираются в условном месте. Вряд ли аких теперь станет трогать их семьи: тут мы можем и Садан взбунтовать: почто, мол, правитель обижает старых да малых? А вот как быть с «призраками» Зелора?
— Я-то останусь, — мягко сказал Зелор. — Кто на убогого подумает?
— Страшно, брат Зелор. Ты теперь наша надежда. Если в такой час Братство ослепнет и оглохнет…
— Не ослепнет, Великий. Мои-то люди не в Садане живут, на них тень не пала.
— Сам смотри, брат Зелор. Мы теперь все затаимся, как мыши в норке, чтобы ни один след никуда не вёл. А надо ведь всякого обнюхать: не на крючке ли? Большая работа, а времени в обрез — больше двух недель я тебе дать не могу. Успеешь?
Он как-то лукаво
— Уже, брат Зелор?
— Может быть, — сказал он лукаво.
— А может, ты и людей акиха нащупал? Их в Садане не меньше трех.
— Пятеро, Тилар.
— А связь у них какая. Сами-то, небось, в город не ходят?
— А странники на что? Много их нынче развелось!
Краем глаза я засёк, как удивлённо переглянулись Сибл с Асагом. Вот дурачьё! Сами себе цену не знают! Почти влюблённо я глядел на Зелора, на ожившие его, полные смеха глаза и умный лукавый рот; мы с ним играли в замечательную игру, и я наслаждался это игрой не меньше, чем он.
— А у тебя-то самого странники есть?
— Как не найти, товар ходовой.
— А если этим пятерым связь перемешать? Чтобы и не знали, что кому говорить?
Он опять лукаво повёл плечом.
— А почему и нет, Великий брат?
— Значит, не пропадём, брат Зелор?
— С тобой-то? Не пропадём!
Асаг хотел уйти со всеми, но я его задержал. Ходил по тесному пятачку в кругу догорающих факелов, и все не мог успокоиться, не мог погасить улыбку, и Асаг хмуро водил за мной глазами. Наконец я себя унял. Подошёл к нему, положил руки на плечи.
— Все злишься на меня, Асаг?
Он поглядел-вовсе не хмуро, а грустно, и покачал головой.
— Не злюсь, а завидую. Как это у тебя, а? Я ж Зелора десять лет знаю… всю подноготную… а, выходит, не знал?
— Люблю я вас — вот и всё. Какие же вы люди! Сами себе цену не знаете. Эх, дожить бы, чтобы на вас никто сверху вниз глянуть не посмел!
— Да нет, — сказал Асаг, — не доживём. Больно надолго загадываешь. А и чудно мне, Тилар!
— Что?
— Да вот, гляжу на тебя: откуда ты такой? Из Балга, говоришь? Ох нет, в Балге, чай, люди — как люди… другой ты.
— Ну и что?
— Да вот боязно мне. Больно ты светел для нашей жизни. Погасим.
Это было чертовски тяжёлое дело. Работа, работа — день и ночь, почти что без передышки, и опять проклятое время уползает из рук, не даёт себя обогнать.
Это было чертовски хорошее время. Никогда раньше мне не работалось так легко; все получалось, я все успевал; усталость словно не брала меня, и угрюмые лица моих людей оживали рядом со мной.
Не потому, что это первая только моя работа. Просто мне ещё не пришлось заплатить за неё.
Я знал, что все ещё предстоит. Я знал, что, как только мы кончим дело, и я сразу — всех в одну ночь — уберу из Квайра своих людей, Баруф поспешит нанести удар по тем, кто остался.
Две сотни людей, которых мы не спасём, потому что мудрая конспирация Братства разбила людей на разобщённые группы, каждая из которых знает только своих. Потому, что идиотская дисциплина Братства требует повиновения лишь одному — своему главному, Брату Совета. Глуп он или умен, прав или не прав — но слово его для тебя закон, и твоя жизнь у него в руках. Только у Сибла и Зелора кое-кто из доверенных знал своих Старших в лицо, до остальных их приказы доходят только через братьев Совета.