Рукопись Бэрсара
Шрифт:
Отогнали. Сотня остервенелых людей, которым наплевать на жизнь. Теперь уже меньше. Намного.
Дарн. Он заслонил меня и забрал себе мою смерть.
Мой Дарн. Жил молча и умер без стона.
Искажённое мукой лицо, где нет ничего от него. Что я знаю о нем? Телохранитель и нянька, безмолвная тень за спиной. Рядом столько дней и ночей, но что я знаю о нем? Как я себе прощу?
— Биил Бэрсар! — окликнул над ухом Ланс, и меня поднимают с колен и отводят в сторону. А его накрывают плащом и опускают в могилу. В неглубокую яму, где уже проступила вода. Прямо в воду.
Длинный ряд накрытых
Нет никого за этим безмолвным небом. Нет никого и нет ничего. Только одна короткая жизнь, случайно зажжённая, случайно погасшая.
Сколько тысяч единственных жизней оборвано в этом лесу? Сколько их будет оборвано, если я жив и покуда я жив? Как я себя прощу?
Исог. Девственная крепость, ворота страны. Нет Исога. Двадцать дней продолжался штурм, и Исог сожжён. Мы уходим из Приграничья.
Я и Эргис — Сибл с Эгоном давно впереди, я уже послал их к Биссалу. Мы с Приграничьем сделали нашу работу, теперь пойдёт война в классическом стиле — армии против армий. История будет помнить только эту войну. Ну и ладно.
Кеватцы вошли в Южный Квайр, но теперь я уверен в победе. Они надломлены Приграничьем, и их немногим больше, чем нас. Если б не страх перед Тибайеном, они бы уже повернули назад. Нам тоже пора уходить, мы пока не нужны войне. Отдохнём и посмотрим, чем кончится дело.
Меня измучила рана. Не заживает, как в прошлом году у Эргиса, и я почти не владею рукой. Мой новый телохранитель Бараг, густоусый и многословный — он так не похож на Дарна! — но опекает меня не хуже, чем Дарн. Он сам появился рядом со мной, и это значит, что они всё-таки любят меня… те, что остались живы.
И мы приезжаем на нашу лесную базу. Землянки — это вершина комфорта. Трава по пояс, сухая земля… А мы своих мертвецов оставили в той, зловонной и мокрой земле Приграничья. Девять из десяти остались лежат в той земле, а нас только тридцать — три десятка и трех сотен. Отряд Эргиса и мой отряд, и мы никак не привыкнем к тому, что живы. Что можно раздеться на ночь и есть до отвала, а вечером просто сидеть у костра. Что есть запасные батареи, и мой передатчик опять живой.
Они могут шутить и смеяться, я ещё нет — Приграничье меня не отпустило. А война не отпускает Эргиса, он все рвётся к Биссалу… зря! Они уже обойдутся без нас, пускай обходятся сами, нам ещё столько предстоит, столько всего…
А ночью мы с Эргисом вдвоём; сидим голова к голове у меня в землянке, и сумрачный огонёк над шкалой высвечивает его подбородок и губы.
И тусклый, измученный голос Сибла. Война уже подкатилась к Биссалу. Предместье Торан сожжено («О господи, — думаю я, — наш Торан!»), кеватцы готовятся к штурму.
— Не плачь, — говорю я ему. — Крир не отдаст Биссала. Свяжись с Зелором, — командую я, — пусть выдадут Тиргу подземные ходы в Торан и Кавл. Кстати, их казну охраняет корпус Оссара. Не забудьте об этом, когда начнётся штурм.
— Зря я тут, — говорит Эргис. Передатчик выключен, и только светильник подслеповато мигает нам со стола. Червячок света в тяжёлом мраке.
— Эргис, — говорю я ему, потому что уже пора, — что могут десять человек там,
— Ты это о чём? — спрашивает он. — Что начинается?
— Главное. Крир стоит десятка спесивых Абилоров, и он разгромит кеватцев. Вот тут и кончится последняя отсрочка — для Огила и для нас.
— Ты о чём? — снова спрашивает Эргис. Не потому, что не понял. Он давно уже понял — ещё когда выбрал меня. Но так не хочется думать, что это начнётся сейчас.
— Это начнётся сейчас, — говорю я ему. — Никто не решался сделать первого хода, пока не развяжется эта война. Квайр или Кеват. Теперь уже ясно, что Квайр, — говорю я ему. — И теперь они станут делить страну и рвать её на куски.
Молчит. Я знаю его молчание, как он знает моё. Не может, и не хочет признать, что я прав.
— Слишком легко мы взяли эту страну, — говорю я ему (или себе?), — и слишком чужие мы для неё. Даже я — мятежник и бунтовщик — ближе, чем добрый и справедливый аких. Я чего-то хочу для себя — значит, хоть в чём-то да свой. Он — нет. Он был вам чужой даже в лесах, а теперь он совсем один. И то, на чём стоит его власть — всего лишь страх перед этой войной. А что потом, а, Эргис?
Молчит.
— Как было просто, пока мы ещё ничего не могли! Работали и сражались, но рисковали только собой, и обещанья наши немного стоили — надо было сперва победить. А кто, кроме Огила, верил в победу? И как нас тогда любили за то, что мы были гонимы, и власть не любила нас! Но кто принимал нас всерьёз? Люди нас слушали, им нравились наши слова, но если бы вспыхнул бунт, он опять бы прошёл мимо нас — как четырнадцать лет назад.
— Огил был против бунта, — хмуро сказал Эргис.
— За это нас и терпели в стране. Наш добрый враг-покровитель, мать-государыня, как могла защищала нас, потому что цель-то у нас была одна: не отдать кеватцам страну. И мы были очень удобны ей: говоруны, умеренные бунтовщики, способные удержать от бунта народ.
— Не тронь ты лучше то время, — сказал Эргис.
— Я неправ?
— Прав. Только ты это теперь прав, а не тогда.
— Это ты изменился, Эргис. Я и тогда знал цену нашей войне. Но я — не Огил, Эргис. Я не умею делить с человеком жизнь и прятать от него свои мысли. Ты знаешь то же, что и я, и ты уже не боишься думать. Так что мы такое, Эргис?
— Не знаю, — хмуро ответил он. — Ни зверь, ни птица, ни мужик, ни девица. То ли летний снег, то ли зимний гром.
— Вот именно. Ремесленники войны и подёнщики смуты. Молодость уже позади, ошибаться некогда. Надо делать свою работу и делать её хорошо.
— Чтоб все тошно было?
— Чтоб когда-нибудь стало лучше. Ты не думай: я не ради упрёка вспомнил те времена. Просто хотел напомнить: у власти Огила нет корней. Мы никогда не были силой в лесах — просто поймали свой единственный случай. И всего, чего мы добились потом, мы добились не силой. Только умением Огила выбрать людей и дать им возможность сделать все, на что каждый способен. Этим мы победили кеватцев тогда и побеждаем теперь. Но…