Рукопись Бэрсара
Шрифт:
— Да, — сказал я резко, — не стану. Нет такой цели, что оправдала бы большую кровь!
— А этому дозволишь…
— Высокочтимый тавел, — сказал я ему, — если бы я знал, как спасти страну без этой крови, я бы никуда не ушёл и ничего не позволил. Мне не нравится то, что делает Огил, но как сделать иначе, я не знаю, а значит, не должен ему мешать.
— А, дьявол тебя задери! — сказал Тубар. — И тут вывернулся! Из дерьма вылезаешь, а чистенький выходишь! И стыд — не стыд, и грех — не грех. А Калат? Ему-то каково?
— Наверное, не
Тубар глядел на меня. Глядел и молчал; лицо его было в тени, и только огонь свечи двумя горячими точками обозначал глаза. И только короткопалые сильные руки легли на парчовую скатерть. И только чуть громче стало дыхание.
— Ладно, — сказал он наконец. — Ты ведь не за тем ко мне пришёл. Не оправдываться. Ну?
— Да, прославленный тавел. Не думал, что надо оправдываться.
Он усмехнулся.
— Хочется думать, что всё-таки оправдался. Если нет… — я глянул на него и потерял весь пыл. — Позвольте с вами проститься, прославленный тавел.
— Сиди! — велел он, и я уселся на место. — Ишь, какие мы гордые! Поперёк ему не скажи! Сам вломился, ну и слушай, что заслужил. — Старческие ворчливые нотки прорвались в нестарческом голосе, и с каким-то детским удивлением я вдруг понял, что Тубар — старик. Детское удивление и детская обида: такой человек не может быть стар. — Ежели б я сам не хотел, чтобы ты передо мной оправдался… нашлось бы кому тебя до самого дома палками гнать! А ежели бы не оправдался — ноги бы твоей отныне в Лагаре не было! Ну, чего скалишься?
— Значит, всё-таки оправдался?
Смотрю на него и улыбаюсь, и он, наконец, улыбнулся в ответ.
— Дьявол тебя, дурака, задери! Ты что, вовсе страху не знаешь? Иль на язык свой долгий надеешься?
— Хватит меня ругать, биил Тубар. Вот погибну, будете жалеть, что не по-доброму простились.
— С чего это вдруг?
— А я с этим к вам и шёл. Не оправдаться, а говорить о войне.
— Ну, говори.
— Квайр должен победить, — сказал я ему. — Судьба всех наших стран зависит от того, кто победит — Кеват или Квайр.
— Может быть, — сказал Тубар.
— Квайр может победить, — сказал я ему. — Страна готова к войне, армия сильна и обучена, а Крир уже бил кеватцев.
— Раз на раз не приходится.
— Они же ничему не научились, биил Тубар! В прошлый раз на нас бросили 80 тысяч, теперь бросят 120 — только и всего.
— Ладно, парень, — сказал он угрюмо. — Я эту песенку знаю. Лагар в войну не вступит.
— Биил Тубар, — тихо сказал я, — Тибайен очень болен. Я не знаю, сколько он ещё проживёт, но после его смерти в Кевате начнётся смута.
— Обещаешь? — с усмешкой спросил Тубар, и я твёрдо ответил:
— Обещаю.
— Нет, парень. Верю, что не врёшь, но Лагар в войну не вступит.
— Только потому, что у нас аких, а не локих?
— Да, — угрюмо, сказал он, — потому. Мы смолчали, когда он судил и выслал самолучших людей. Мы смолчали, когда он давеча разогнал Совет Благородных… Молчи! — остановил он меня. —
— Конечно! Вы слишком благородны для вас! Воистину дело воина и мужчины смотреть, как мы примем эту орду на свою грудь и спасём вас, высокородных!
— Тилар, — с угрозой сказал он.
— Да не трожьте вы меня! Незачем вам себя утруждать! Через двадцать дней я буду на землях Кевата и займусь тем же, что в прошлый раз.
— Совсем спятил!
— А кто ещё это может сделать? Вместе со мной Огил потерял мои связи в Кайале и среди олоров. Биил Тубар, — сказал я ему, — у меня только сотня клинков. Столько же, сколько в прошлый раз, но тогда мы работали не одни, и Огил нам помогал. И всё-таки из сотни вернулись шестеро.
— Ну?
— Люди, — сказал я ему. — Нас не хватит на эту войну. Сотня растёт за месяц, как щепотка соли в воде. Мы будем среди врагов одни, и нам никто не поможет.
— Ты спятил, — грустно сказал Тубар. — Как это я тебе людей дам? Это измена называется.
— Добровольцы… — начал было я, но он покачал головой:
— А это уже зовётся дезертирством!
— Совсем иначе это зовётся, биил Тубар! Если две сотни солдат из целой армии попросят в отпуск…
— А ежели они не воротятся?
— Все мы смертны, биил Тубар. Говорят, и в своей постели умирают.
— Не боюсь, — сказал он ус усмешкой, — с тобой такое не стрясётся. Ну, а ежели они в отпуск уйдут, — с тобой такое не стрясётся. Ну, а ежели в отпуск уйдут, а в плену объявятся? Лагар-то не воюет.
— Там, где мы будем, пленных не берут. Да и среди олоров лагарцы встречаются.
— Ты что вообразил: мои вояки захотят, как олоры, на кол садиться?
— Биил Тубар, — сказал я ему устало, — все, кто со мной идёт, знают, чего им ждать. И если кто-то хочет уйти, я его не держу и не упрекаю. Я говорю о двух сотнях потому, что именно в стольких я уверен.
— Из всего-то моего войска?
— Да. И это значит, что у вас очень хорошее войско, и солдаты ваши — не ружейное мясо, а честные и смелые люди.
— Ну вот! От такого-то охальника похвалы дождался! А все затем, чтобы взять моих лучших да перебить?
— Не позорьте лагарцев, доблестный тавел! Если нас победят, придёт ваш черёд драться с кеватцами — но уже на вашей земле. Не мешайте хоть кому-то из лагарцев не пустить врага на землю отцов!
— Эх, — сказал он печально, — мне б ещё день-другой пересидеть. Чуял ведь… Что ты со мной творишь, парень! И дать боязно, и не дать совестно… Ладно, будь по-твоему. Три дня на прошение — и чтоб не самолично. А командиры? — глянул на меня и закивал. — Ну ясно, Ланс — кто ещё? Давно копытом бьёт. Как же: две войны прошёл, а ещё живой — людей стыдно! Эх, не пускать бы дурака… ладно, бери! Но уж гляди!