Рукопись, написанная кровью
Шрифт:
– Нет. Она у меня, кроме нее есть еще и копия, по моей просьбе в мастерской пересняли ее… Что мне делать?
– Давно это было?
– Четыре дня тому назад.
– Эти снимки у вас?
– Да, они у меня с собой, я специально взяла их, потому что знала, что сегодня все вам расскажу… Вы поможете мне? Вы уговорите Крымова простить меня?
Нина протянула конверт, откуда выпало два снимка. Она сразу узнала себя на фотографии. Эти снимки сделал Шубин в самые лучшие времена их совместной работы. Юля была в белом платье, а лицо ее светилось счастьем…
– Это вы? Ведь это вы на этой фотографии?
Но Юля не стала отвечать на этот вопрос.
– Советую вам просто-напросто
Вечером, когда она была в квартире одна (аферистка Щукина снова выдумала очередную болезнь и вызвала Крымова к себе, чтобы не дать ему возможность проводить время в обществе Земцовой), Юля открыла секретер, в котором хранились бумаги, и принялась их перелистывать. В основном это были документы на французском языке. Возможно, договоры имущественного характера. Не обнаружив ничего интересного, она решила последовать косвенному совету Нины Сулимы и проверила карманы курток и костюмов. И, к своему удивлению, в одной из курток обнаружила две фотографии. На первой был изображен худощавый мужчина, одетый в военную форму. Он стоял в обнимку с маленьким плотным человечком. Оба молоды, веселы, стоят на перроне какого-то неизвестного Юле вокзала: табличка с надписью на вагоне наполовину расплылась, остальная ее часть скрылась за спинами позирующих. На втором снимке – высокая худая черноволосая женщина, похожая на цыганку. Да, безусловно, женщину она узнала. И удивилась. Но еще большим потрясением для нее оказалось другое открытие, в которое ей не хотелось верить. Она, хоть и с трудом, узнала обоих мужчин, если только ее визуальные способности не перехлестнулись с бурным воображением.
Пожелтевшая фотография с мужчинами на обороте имела надпись полурасплывшимися синими чернилами: «Waterloo, 1985».
Вокзал Ватерлоо в Лондоне? А почему бы и нет?
Она снова и снова всматривалась в лица мужчин, даже, скорее, парней, беззаботных и таких счастливых от сознания, быть может, того, что они встретились или что им предстоит нечто такое, о чем можно только догадываться – совместное ли интересное путешествие вот на этом поезде, отпуск или свидание, – но поверить в то, кого она узнала в этих ребятах, было трудно. Почти невозможно. Выдавать желаемое за действительное – это ли не самое досадное заблуждение?..
Ай да Крымов!
Она решила не возвращать ему фотографии до тех пор, пока не сумеет сделать их копии. А это – дело от силы двух-трех часов. Достаточно выйти из дома и обратиться в первую же фотостудию.
Юля отошла от стола и устало вытянулась на диване. Ей захотелось домой, в С., в свою тихую и уютную квартирку, где к тому же, если верить Миллерше, Наташа Зима побелила потолки. «Как мило».
Нет, не в таком настроении ей нужно было наслаждаться Парижем…
Она взглянула в окно, за которым шумели каштаны, над их кронами проплывали облака. Да, здесь есть все для полного счастья: и теплая, напоенная запахами цветов и листьев весна, и красивый мужчина, предоставивший ей свой кров и свою пусть сомнительную и недолгую, но все же любовь, и даже деньги, которые можно потратить в собственное удовольствие; есть целый мир, зовущийся Парижем, но который для нее сейчас в ее ситуации
Никто не знал, как страдает она от того, что, прикасаясь к Крымову, не испытывает ровным счетом ничего из тех прежних пылких чувств, которые роднили их прежде. Он стал для нее чужим человеком и, находясь рядом с ней, лишь терзал ее душу воспоминаниями, не больше. Хотя, быть может, в этом и кроется ее спасение?..
Она снова взяла в руки фотографии и задержалась взглядом на женщине, похожей на цыганку. Неужели и здесь обычное, ничем не обоснованное сходство? Что это с ней в таком случае происходит? Наваждение? Она сходит с ума и со всех фотографий на нее смотрят знакомые лица?
Очнувшись от своих мыслей, Юля все же заставила себя выйти из дома, нашла на соседней улочке фотоателье, где прямо при ней сделали еще две пары снимков, и, вернувшись, позвонила Щукиной.
– Надя? Крымов у тебя? Вот и отлично. Передай ему, что я немедленно заказываю билет и первым же рейсом вылетаю в Москву. Вы оба надоели мне. И если бы я знала, что встречу в таком прекрасном городе, как Париж, двух оборотней, ни за что бы не тронулась с места… Подожди, не перебивай меня и не пытайся мне внушить, что у тебя начинаются роды. Еще рано, и ты об этом прекрасно знаешь… Так вот. Я еще вернусь сюда, обязательно и очень скоро. И еще скажи Крымову, что я знаю, кто убил отца Кирилла. Все. Адье.
Она повесила трубку и сразу же набрала номер справочной Air France, чтобы спросить, как заказать билет на Москву. Она говорила по-русски, и ее никто не понимал. И тогда она перезвонила Нине и попросила ее прийти к ней и помочь с билетом. Но когда та пришла, Юля, уже одетая для выхода и с небольшим чемоданом в руке, развернула Сулиму на сто восемьдесят градусов и, пробормотав: «Нам в аэропорт, запри здесь все, пожалуйста», почти вытолкала ее на лестницу. Она была явно не в себе.
Берестов, следуя совету Крымова и стараясь не думать о последствиях, прибыв из Парижа в Москву, первым делом забронировал купе до Адлера и уже вечером следующего дня вместе с женой Диной и двумя ротвейлерами – Филиппом и Луизой – выбыл из столицы. Подкупив проводницу, чтобы она не обращала внимания на двух четвероногих пассажиров, готовых разорвать каждого, кто приблизится к купе, Берестов весь долгий путь только тем и занимался, что ел, спал да иногда пытался разгадывать кроссворды.
– Ты не разговариваешь со мной, – вздыхала Дина, тупо уставясь в окно и стараясь не плакать. – Ты живешь какой-то своей жизнью, постоянно о чем-то думаешь и ничего мне не рассказываешь.
– Просто я не хочу, чтобы ты знала, какая грязь тебя окружает.
– А ты брось все – Москву, все свои амбиции, которые яйца выеденного не стоят, – и вернемся домой, а? Ведь у тебя же есть фирма, значит, мы уже не бедные. А что еще надо? Ты ведь и ребенка не хочешь…
– ПОКА не хочу, заметь…
– Все равно не хочешь, потому что боишься тут же его потерять. Но разве это жизнь?
Она сидела, подтянув колени к подбородку, и ее тоненькая жалкая фигурка почему-то не вызвала у Берестова никаких чувств, кроме отвращения. Он не любил Дину и женился на ней, потому что она являла собой контраст Марине, а ему как мужчине так хотелось в тот момент острых ощущений. К тому же он понимал, что на роль жены Дина подходит идеально: она умна, образованна, терпелива, тактична, скромна… Словом, сложить все положительные человеческие качества, включая и мужские, такие, как мужественность и твердость духа, и получится портрет жены депутата Берестова. К тому же вполне привлекательна, но все равно не настолько, как Марина, к которой он испытывал истинное любовное томление.