Рукопожатия границ(Сборник рассказов)

Цыбульский Евгений

Человек все может перенести, браток. И убийство Ваклина, и скорбь бойцов, и рыдания девушки над его гробом, и собственные страдания — все-все, что обрушится на его голову…

Похоронили Ваклина около сада на заставе. Ведь мы были его единственными близкими людьми! Сажали цветы на его могиле и думали: пройдет время, и постепенно всем станет легче. Но с собакой этого не случилось. Ее скорбь по товарищу оказалась более сильной. Ветеринары переливали тогда Вихрю кровь, перевязывали его и в конце концов выходили. Вот, успокаивал я бойцов, Ваклин ушел от нас, но Вихрь остался, чтобы вместе с нами мстить за сержанта. Как только пес встал на ноги и ему отворили дверцу клетки, он двинулся на поиски товарища. Прежде

всего вошел в здание заставы и толкнулся в дверь дежурки, где обычно спал сержант. Повертелся, обнюхал несколько раз постель, помахал хвостом и наконец уставился своими ввалившимися глазами на портрет сержанта, который висел на стене, обвитый крепом. После этого Вихрь начал скулить, пытаясь выразить что-то на своем языке, а потом побрел из комнаты в комнату. Как инспектор, вглядывался он тревожно в бойцов. А они, понимая его страдания, молча уступали ему дорогу. Прежде всего пес прошел через спальное помещение, потом через оружейную кладовку, через клуб и остановился у голубятни. Когда оттуда вышел младший сержант Кирчо, с которым Ваклин дружил больше всех, Вихрь болезненно заскулил, стал скрести землю передними ногами и затем пристально посмотрел на младшего сержанта, словно спрашивал: «Где мой товарищ?» Кирчо был твердым парнем, не раз попадал в трудные положения, не одного бандита метко поразила его винтовка, но сейчас, встретив лихорадочный блеск глаз Вихря, он не выдержал и заплакал. Наполнились слезами и глаза других бойцов. И пес словно понял все, что случилось. Когда Кирчо протянул руки, чтобы погладить Вихря, он обиженно зарычал и вдруг из пасти его раздался гневный и скорбный вой. После этого он повернулся и, разъяренный, побежал к клеткам.

Ну, думали мы, поскулит день-другой, и все пройдет. Привяжется к Кирчо, начнет работать с ним, и жизнь на заставе потечет своим обычным чередом.

Но пес озлобился на всех. Даже когда мы приносили ему в клетку пищу, он страшно рычал и бросался на проволочную сетку. Как будто все мы были виноваты перед ним, что не спасли сержанта. Пограничники понимали состояние пса и не сердились на него. Чем больше он на них рычал, тем нежнее и сочувственнее они к нему относились. Только по ночам, когда их будил вой Вихря, они нервничали. От сочувствия ли к его страданиям или из суеверия, но, когда вой собаки раздирал ночную тишину и эхо от этого воя болезненно и страшно повторялось и дрожало вдалеке, никто на заставе не спал. Пограничники нервно вертелись на койках и молчаливо вслушивались в вой Вихря. Да и кто мог спать спокойно при рыданиях пса, который не переставал искать своего друга.

— А-у-у-у-у-у… A-y-y-y-y… — зловеще раздавался в тишине его вой.

Я чувствовал, что с каждым днем пограничники все больше устают и выходят в наряды на границу невыспавшимися. Я видел, как ночной вой Вихря дразнил и других собак в клетках, и они, как только заслышат его голос, начинали тоже выть и нервно лаять. Долго я думал, какой найти выход, но ничего не приходило на ум. Советовался со специалистами, собирал собаководов из окрестных сел. Приходили они на заставу, смотрели на Вихря и давали различные советы. Но ничего не помогало.

— Умрет пес, — отрезал мне однажды дед Мишо Каракачанин. — Поэтому-то в древности после смерти человека вместе с ним в могилу клали и его собаку, чтобы она не выла, не мучилась.

Как это ни было нам тяжело, но мы в конце концов решили перевести Вихря на другую заставу, думали: может быть, там успокоится. С огромными усилиями удалось надеть на него намордник и увезти на одну из застав на другой фланг отряда. Однако через четверо суток старший наряда, вернувшись на рассвете с задания, разбудил меня.

— Товарищ капитан, товарищ капитан! — взволнованно говорил он и тряс меня обеими руками, чтобы я проснулся быстрее. — Вихрь разрывает могилу сержанта!

Я вскочил, быстро

оделся и вышел из дому. Несколько бойцов бегали туда-сюда, а дежурный по заставе кричал, чтобы они принесли рыбачьи сети, которые можно накинуть на собаку и связать ее.

Мы со старшим наряда через сад побежали к могиле сержанта. Я никогда не забуду того, что тогда увидел на рассвете. Со страшно оскаленной мордой, с горящими, как раздуваемые угли, глазами, с взъерошенным, высоко поднятым хвостом пес рыл жилистыми своими лапами землю около маленькой могильной пирамидки и громко рычал. Если кто-нибудь приближался, он яростно бросался на него и, когда тот испуганно отскакивал, возвращался снова к могиле и продолжал упорно рыть землю.

— Вихрь, Вихрь! — закричал я с мольбой в голосе, но он даже не обернулся в мою сторону.

Тогда дежурный по заставе, широкоплечий парень с грубыми и сильными руками, подошел и набросил на Вихря рыбацкую сеть. Пока он связывал пса, на его руке, правом плече и груди появилась кровь. Пес сопротивлялся отчаянно, укусил его несколько раз, и боец едва не кричал от боли.

Как разъяренный тигр, рычал Вихрь и глядел на нас с ненавистью. В конце концов мы его затолкнули в клетку. Пес, обессиленный, забился в угол и, вытянув вверх свою израненную морду, завыл жалобно-жалобно.

В то же утро я доложил командованию о случившемся. Оно уже знало, что накануне вечером пес перегрыз ремень и убежал из клетки. Все думали, что он взбесился. Ветеринарный врач отряда настаивал, чтобы мы как можно быстрее пристрелили пса. Нашему санитару было приказано в течение месяца делать уколы бойцу, которого Вихрь искусал.

Вскоре на заставу прибыл и начальник отряда. Он долго, задумавшись, стоял перед клеткой Вихря, потом взял меня под руку и сказал:

— Слушай, брат, пора кончать с этой собачьей историей. И мне тяжело, однако ничего не поделаешь, его надо пристрелить.

Командир уехал, а я остался в комнате наедине со своими думами. Не знаю почему, но я, как и бойцы, не верил, что пес взбесился — мне все казалось, что мы его просто не можем понять. Вечером я собрал бойцов в клубе и сообщил им о приказании. Решил спросить, кто добровольно согласится выполнить приказ. Но когда увидел, с каким укором все посмотрели на меня, мне стало неудобно. Зачем же, сказал я себе, я должен мучить парней, зная, как они любят пса и как сильно сочувствуют его горю. Пошел в перевязочную, где находился покусанный.

— Слушай, Василь, — сказал ему, — тебе больше всего досталось от пса. Поэтому ты должен его пристрелить. Есть приказ командования убить Вихря, все равно он уже не исправится.

Парень встал, взял свой автомат и вышел, а я присел в перевязочной и стал ждать выстрелов. Немного погодя Василь вернулся и, опустив глаза, поставил автомат в шкафчик.

— Не могу, товарищ капитан! Я не трус, но не могу… — едва проговорил он.

Я понял, что и он не согласен убить собаку. Кивнул ему, чтобы ложился, и вышел из комнаты. Эх, Бахчеванский, сказал я себе, придется тебе самому выправлять положение.

Утром я вышел из здания заставы еще до подъема бойцов. Заметив, что я иду с автоматом к клеткам, часовой понял, в чем дело, посмотрел на меня из-под насупленных бровей и отвел взгляд в сторону, чтобы не видеть, как я буду убивать Вихря. Взведя автомат, я остановился перед клеткой. К большому моему удивлению, на этот раз собака стояла спокойно. Будто поняв мои намерения, Вихрь навострил уши и выжидающе посмотрел на меня, — может быть, он ждал, что я с ним заговорю.

Его умные влажные глаза, которые излучали глубокое страдание, смотрели на меня испытующе и словно спрашивали: «Зачем ты пришел? Чтобы меня убить? Так стреляй же, я готов умереть! Я верно служил, а сейчас никому меня не жаль. Зачем мне жить без моего товарища? Стреляй, ведь я же привязан и тебе нечего бояться!»