Румбы фантастики. 1989 год

Ефремов Иван Антонович

— В чем дело… Легко сказать! Ну, хорошо. Мы уже знаем, что на каждом этапе развития перед Человеком раскрывается целый веер дорог, ведущих в будущее, все они имеют ту или иную вероятность осуществления. Когда человечество выбирает одну из них, остальные теряются. В нашем мире история пошла по пути, на котором оказалась Красная Черта. Большая часть человечества погибла, цивилизация оказалась отброшенной на сотни лет назад. И в этих условиях, если появляется шанс устранить причины, приведшие к Красной Черте, то, кажется, никаких сомнений быть не может: надо устранять, чего там размышлять… Но! Беда в том, что мы устраняем не причину, а всего лишь повод! Ты сам, Петр, очень убедительно объяснил мне, что тот первый

«Першинг» стартовал случайно из-за трех дурацких сбоев оборудования. Сбои маловероятные, а то, что они могут произойти одновременно, считалось вообще невозможным. Случилось, однако. Ну, хорошо, пошлем мы Франца, исправит он эти микросхемы. Все прекрасно — никаких сбоев оборудования, никакой Красной Черты — человечество спасено, хотя даже и не подозревает об этом. Но вот над чем призадумайся, Петр! Вместе с нашей исторической линией исчезает и наше знание о ней, И заодно исчезает сам Франц, и Щур-Толмач, и все те, кто родился после Красной Черты. Ну, мы с тобой родились до нее, с нами все в порядке, мы живем своей нормальной жизнью. Но мы ничего не знаем ни об этом теперешнем мире, ни о Красной Черте, ни о том, что ее вызвало, да и друг о друге тоже. Так что человечество предупредить некому. И где гарантия, что на другой стартовой площадке через сутки или через год после нашего вмешательства не произойдет то же самое? И что тогда? Ведь причина не в том, что «Першинг» случайно стартовал, а в том, что вся Европа была нашпигована этой пакостью. Значит, снова Красная Черта, но это уже будет другая линия истории. И на ней может уже не оказаться такого вот Франца, и некому будет возвращаться в прошлое и исправлять его. На той линии вообще может никого не оказаться — одна только радиоактивная пустыня.

— За свою шкуру, значит, трясешься!

— Я стар, Петр, чтобы трястись за свою шкуру. Я боюсь за Франца. Повторяю: на этой линии у нас есть реальная возможность возрождения цивилизации. Если мы отыщем еще нескольких таких, как Франц, и среди них будут женщины, то этого генофонда хватит, чтобы вырастить нового Человека. Ты подумай — реальный шанс возродить Человечество, причем в него будут входить люди с качествами и способностями, о которых мы когда-то и не мечтали — телепатия, телекинез, трансмутация… И по крайней мере, они будут умнее нас и не наделают таких чудовищных глупостей.

— Во-первых, мы можем не найти больше ни одного такого, как Франц, а во-вторых, такой мутант мог бы и в нормальной жизни появиться.

— Вряд ли. Что-то до Красной Черты я ни о чем таком не слышал. Скорее всего — это результат воздействия радиации.

— В конце концов, это не важно. Я вижу, ты просто предпочитаешь синицу в руке журавлю в небе. Но хочу тебе заметить, что синицы этой у тебя в руке тоже пока нет. И не известно — будет ли. А речь идет о предотвращении ядерной войны, не забывай это. Здесь не может быть никаких сомнений.

— Хорошо, — голос Доктора был усталым, — в конце концов, решение принадлежит не только нам, то есть вовсе даже не нам. Не забывай, что Франц — человек совершеннолетний и имеет право голоса. Не говоря уже о том, что ему принадлежит главная роль в предстоящем деле. Ему исправлять то, что наше поколение напороло. И исчезнуть в результате этого исправления предстоит тоже ему, а не нам. Пусть он и решает.

Доктор посмотрел на Франца.

— Ты слышал? Выбор за тобой. Решай.

Франц растерянно переводил взгляд с одного лица на другое. Все молчали. Он встал, подошел к окну. Небо за стеклом было, как обычно, затянуто низкими, серыми облаками с фиолетовым отливом. Франц отвернулся от окна и неуверенно спросил:

— Скажите, Доктор, а мы со Щуром и Толмачом и с другими… сможем родиться на той исторической линии?

Доктор хмыкнул:

— Спроси что-нибудь полегче.

Снова наступило молчание. Франц еще раз глянул на серое небо,

нервным шагом прошелся по комнате. Остановился у стола, машинально раскрыл лежащий на столе альбом. Перед его глазами возникло «Рождение Венеры» Боттичелли. Франц вздрогнул — эта картина всегда на него сильно действовала, сердце щемило от непонятного и необъяснимого чувства.

В коридоре послышался какой-то шум, топот множества ног. Все обернулись к двери. Лейтенант вопросительно посмотрел на Доктора. Тот проворчал:

— Новая партия мутантов для клиники. Есть интересные случаи…

Франц подошел к двери и резко распахнул ее.

По коридору двигалась процессия уродов, то есть нормальных людей мира Франца. Впереди, переваливаясь на коротких ножках, шел амебообразный бурдюк. Шеи у него не было, как у жабы. Чудовищно карикатурное лицо располагалось прямо на туловище. За ним два санитара с лицами добрых кретинов тащили на косилках безногого человека. Обе руки его были распухшими до чудовищных пределов. Сзади ковыляла маленькая девочка с клешнями вместо рук. Дальше шли еще и еще, но Франц не стал смотреть. Он с силой захлопнул дверь. С бьющимся сердцем подошел к столу и еще раз посмотрел на боттичеллиеву Венеру. Затем резко повернулся:

— Прощайте!

И прежде, чем кто-либо успел сказать хоть слово, Франц исчез. Теперь оставалось только ждать.

— Странно, — пробурчал Доктор, — мутант Франц — порождение войны. И вот теперь он отправился ее предотвратить. Война, убивающая саму себя… Как скорпион…

Он не успел завершить свою философему.

Франц сделал свое дело — и мир Франца со всеми его кошмарами канул в небытие.

VII. Медик был молод и потому еще не женат. Он жил вместе с родителями, и у него была собственная комнатенка. Как медик, он хорошо понимал вред курения, тем не менее он стоял у окна и, глубоко затягиваясь, курил. Взгляд скользил по знакомей панораме: излучина реки, гранитная набережная, здание цирка вдали и телебашня.

На его письменном столе лежал распечатанный конверт — ответ из редакции. Отказ. «Слишком мрачно, — писал литконсультант, — незачем запугивать читателя…»

«Слишком мрачно»! Медик щелчком швырнул окурок в форточку, А ведь он описал лишь часть того, что видел в том жутком кошмаре, приснившемся ему полгода назад. Такой яркий, такой длинный и реалистический, и такой странный сон! Он тогда целую неделю ходил как пришибленный, пока не понял, что единственный способ избавиться от этого наваждения — записать его на бумагу. Рассказ сложился сам собой, и он послал его в журнал, часто печатающий фантастику. Он просто считал своим долгом довести до всех, что это будет, если это произойдет. И вот ответ — «слишком мрачно», «не стоит запугивать читателя». Да не пугать он хотел — предупредить! Действительность будет хуже любого рассказа, если дойдет до такого…

Он закурил очередную сигарету и уставился в окно. На душе было пусто и уныло.

Возможно, ему было бы легче, если бы он знал, что в этот самый миг где-то на «точке» сидит лейтенант, такой же молодой, и перед ним куча исписанных листков, и он всё пишет, и правит написанное, и черкает, и в ярости рвет бумагу, пытаясь неумелыми фразами передать в форме рассказа свои впечатления от странного и страшного, до предела яркого и реалистического сна, приснившегося ему погода назад.

ОБ АВТОРЕ

Евгений Ануфриевич Дрозд родился в 1947 году. Окончил математический факультет Белорусского университета, живет в Минске, работает программистом на одном из предприятий.

Первый рассказ напечатал в республиканской молодежной газете «Знамя юности» в 1973 году, с 1984 года публикуется в журналах «Неман», «Рабочая смена» («Парус»), «Юный техник».

Участник семинара молодых фантастов в Малеевке (1983) и Дубултах (1986).

В нашем журнале публикуется впервые.