Румбы фантастики
Шрифт:
Валентин представил, как Хиск будет рассказывать родичам о своем подвиге, как высоко поднимется теперь пошатнувшийся было авторитет старых богов, и ему стало горько и смешно.
«Нет, на роль богов мы не годимся, — коварства не хватает, злости, — думал он. — А доброта, жалость, бескорыстная помощь — в этом диком, жестоком мире эти чувства и поступки пока в диковинку, их не скоро еще оценят, не быстро поймут».
Наскоро перекусив, Валентин достал из кармашка рюкзака портативную рацию, направил антенну в сторону базы и вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд.
В пяти шагах перед ним стоял Хиск. Он стоял на коленях и молился, бил поклоны. Взгляд его был устремлен не на Валентина, а на бронзовую помятую палицу, валявшуюся в двух шагах от костра.
Прятаться Валентину было некуда, но Хиск, видимо, не собирался стрелять. Он следил за Валентином с благоговением, с безропотностью, с восхищением, с ужасом, и Валентин ясно осознал, что старец молится именно ему — технику-планетологу, руководителю маленькой группы специалистов с Земли.
И Валентин покраснел, ему стало стыдно и за себя и за Хиска, и жалко стало этого, в общем-то, очень сильного жилистого человека, который, точно слепой котенок, тыкался из угла в угол в своем страшном мире, не зная уже, каким богам молиться.
Валентин подошел к Хиску, легонько похлопал его по спине.
— Ничего, дед, бывает… — пробормотал он. — Пошли домой. Пора! Уже мало осталось.
И подобрав брошенное на тропинку ружье, перекинул его через плечо. Не оглядываясь на старика, стал спускаться по ступенькам заброшенной древней тропинки в джунгли.
Минуты через три Хиск его нагнал. Валентин услышал радостное пыхтение за спиною и бормотание:
— Мало, совсем мало осталось.
«Конечно, мало, — подумал Валентин, — сейчас на ровную площадку выйдем и вызову базу, а там через три-четыре часа прилетит вертолет — еще одно чудо… Летать-то Хиску пока не приходилось, а значит, все впереди. И не мало, а много…»
Объявление
Дверь открыла высокая пожилая женщина в белом больничном халате и, едва взглянув на Федора, сердито сказала:
— К профессору нельзя, он болен. Зачеты идите сдавать к Куроедову. — И женщина весьма негостеприимно попыталась захлопнуть дверь перед носом Федора, но Федя неторопливо выставил вперед ногу.
— Я по объявлению. Вот, — он протянул сорванный с забора листок.
Женщина взяла листок и прочла: «Меняю шестидесятилетний жизненный опыт, знания доктора наук на пять — десять лет молодости. Приглашается молодой человек лет двадцати — двадцати пяти с крепким здоровьем и устойчивой психикой…» Далее указывался адрес и время приема.
— Ну и что? — спросила женщина сердито. — Я сама эту чепуху повесила на заборе. Старик попросил, вот и повесила, но не всякому же вздору можно верить. Профессор болеет, человек он старый, уважаемый, но вот последнее время появились у него некоторые странности. Даже и не знаю, что вам посоветовать…
— Так пустите меня к нему, или в другой раз прийти?
Женщина развела руками и, с некоторой опаской поглядывая на могучую фигуру Федора, произнесла:
— Мир полон дураков и сумасшедших. Проходите. Пальто оставьте здесь. Вот тапочки, надевайте —
На огромной деревянной кровати, обложенный со всех сторон подушками и рукописями, лежал длинный бледный старичок. В руках у него была толстая книга на неизвестном Феде языке, а на носу покачивались огромные очки.
— Здравствуйте. Я по объявлению, — сказал Федя, обводя взглядом многочисленные полки с книгами и приборы, пылившиеся на двух столах и подоконнике. Из приборов Федору был знаком только микроскоп, остальные поражали своей загадочностью и непонятностью.
— Присаживайтесь, — сказал старик, указывая главами на кресло рядом с кроватью и откладывая в сторону книгу. — Будем знакомы. Сергей Иванович Перепелкин, — произнес он, протягивая Федору дрожащую старческую руку.
— Федя Тараканов, — кратко отрекомендовался Федор, осторожно пожимая протянутую руку и застенчиво опускаясь в кресло.
Старичок благожелательно кивнул.
— Итак, Федя, — сказал он. — Вам нужны знания? Опыт? Вы даже готовы пожертвовать для этого несколькими годами своей цветущей юности, не так ли? Вы хотите быть интересным, эрудированным, образованным человеком?
— Да.
— Обычный метод вас не устраивает?
— Видите ли, профессор, науки мне даются с трудом. Способностей у меня маловато, что ли…
— Ага! Способности! — радостно пробормотал профессор. — Значит, с трудом даются… Гм… Это бывает. Иными словами… Вы только не обижайтесь на меня, я ведь немного врач и гарантирую сохранение тайны. Вы чувствуете себя дураком?
Вопрос был задан слишком прямолинейно, и Федору стало немного душно, уши его приобрели явственный малиновый оттенок.
— Ну, не совсем, конечно, — жалобно пролепетал он, отводя глаза в сторону, — встречаются ведь люди и глупее. А у меня по боксу первый разряд… и по лыжам… и по стрельбе…
— Это хорошо!
— Что хорошо?
— Хорошо, что вы понимаете свои слабости, — пояснил профессор. — Значит, не все потеряно. Плохо, если дурак чувствует себя умным — тогда это законченный дурак, а вы… Какой же вы дурак? Зря вы на себя, молодой человек, наговариваете. Вы просто работали над собой не в том направлении. Это дело поправимое. Вам сколько лет?
— Двадцать.
— Отлично! Работаете? Учитесь?
— На втором курсе университета.
— Хм! — удивился профессор.
— Трудно, — пояснил Федя. — Только из-за спортивных успехов и держат.
— Ясно, — усмехнулся профессор. — Да, я вас понимаю. Это свинство!
— Что свинство! — спросил совсем сбитый с толку Федор.
— Свинство, что такой молодой цветущий человек испытывает острый, если так можно выразиться, дефицит знаний, мыслей, идей, а у такого старого сыча, как я, стоящего на краю могилы, этих знаний и мыслей хватит на десятерых. И все эти идеи, мысли, знания пропадут ни за понюх табаку… Скажите, Федя, вы никогда не задумывались над проблемой передачи информации от одного поколения другому? Не задумывались? А напрасно! Ведь современные методы обучения весьма и весьма далеки от совершенства. Да, да. Не спорьте…