Румбы фантастики
Шрифт:
— Я и не спорю, — угрюмо ответил Федор, соображая, не пора ли ему уносить ноги от этого, по-видимому, спятившего старичка.
— Не спорьте, — продолжал старичок, очевидно уже ничего не слушая и не слыша, — не спорьте, я ведь сам читал лекции… И знаю. Да, проблема информации существует. Над ней бьются и педагоги, и генетики, и кибернетики. Пытался ее решить и я в своей лаборатории. Вы, Федор, имеете какое-нибудь понятие о генетической информации, проблемах памяти и вообще?.. Хотя, что это я, — махнул профессор рукой. — Откуда вам об этом знать?
— Почему же, — обиделся Федя. — В общих чертах… Как все…
— Нет, Федя, нет! — поморщился Перепелкин. — Мнить в общих чертах, это значит — ни черта не знать. Я занимался этой проблемой больше десяти лет и в какой-то степени ее решил, но работы еще непочатый
Федор встрепенулся и, хотя из речи профессора почти ничего не понял, радостно кивнул.
— Согласен. Это не очень больно?
— Нет, это не больно, мой друг, — пробормотал профессор. — Но я вижу, вы ничего не понимаете. Это опасно. Я должен все объяснить. Вот этот аппарат, что стоит у окна, построен в моей лаборатории и предназначен для прямой передачи информации из одного мозга в другой. Дело новое, чреватое… Администрация института ни за что не согласилась бы на опыты над человеком, они требуют тщательной проверки, всестороннего изучения вопроса… А когда изучать? Я почти покойник. Остались недели, дни, минуты… Поэтому предлагаю вам этот опыт самым честным образом на свой и на ваш страх и риск. Да вы не пугайтесь! В общем-то, ничего страшного. Все наши знания останутся при нас. Аппарат только как бы снимет копию с каких-то участков моего мозга и передаст их вашему. И обратно, запись с вашего мозга попадет в мой. Здесь можно провести некоторую аналогию с перезаписью с магнитофона на магнитофон, улавливаете? Но, Федя, вы должны понять, что вместе с моими знаниями вы получите, если хотите — в нагрузку, частицу моей личности, моего Я, приобретете, возможно, кое-какие из моих привычек, в какой-то мере будете смотреть на мир моими глазами. Это, кстати, и будет тот жизненный опыт, о котором я сообщал в объявлении. А что касается меня, — продолжал профессор, — я приобрету некоторые из наших знаний, привычек и наклонностей. И после эксперимента мы с вами будем своеобразными двойниками и мышлении. Вам все понятно, Федя?
— Понятно, — буркнул Федя, у которого от профессорских речей уже начинала пухнуть голова. — Одного я не пойму, зачем вам мои знания? Ведь нет у меня никаких знаний, а наклонности самые дурные, как честный человек я вам об этом сразу говорю.
— Вот мы и подошли к самому главному, — улыбнулся профессор. — Вас интересуют мои мотивы? Разумно. Вам их надо знать. Начну с того, о чем уже упоминал, наши с вами личности будут, так сказать, в двух экземплярах, и если даже с одним из нас что-то случится, все его мысли и чувства, конечно, в несколько деформированном виде, сохранятся у другого. Вы, например, сможете заниматься теми проблемами, над которыми я бился в последние годы. Это одна сторона вопроса, но я, например, вовсе не собираюсь умирать. Я надеюсь выздороветь и помолодеть с вашей помощью — вспомните объявление. Ведь сами по себе знания — это ерунда, если вы не умеете ими пользоваться. А вы приобретете и способности моего мозга, его умение, а я, соответственно, вашего… Ясно?
— Нет!
— Хм! — вздохнул профессор. — Существует такая теория, что все болезни организма, исключая, пожалуй, инфекционные, зависят от центральной нервной системы. Даже старость можно объяснить тем, что мозг человека со временем, развиваясь в одних направлениях, деградирует в других — и все хуже и хуже управляет телом, развитием клеток, биохимическими процессами организма. Теперь понимаете? Грубо говоря, после эксперимента ваш молодой, здоровый мозг как бы напомнит моему старому, разболтанному и расхлябанному, как себя вести. Я рассчитываю, что после такого напоминания мой мозг, мое тело вспомнят свою юность и в определенной степени окрепнут, помолодеют, если хотите. М-да. Не исключено, что и со стороны моего организма будет оказано некоторое негативное влияние на ваш мозг. То есть вы можете постареть. У вас могут появиться какие-то из моих болезней, но все это, конечно, догадки. Возможно, и это был бы самый замечательный вариант, что наши организмы возьмут друг у друга только хорошие и полезные навыки и привычки, противясь отрицательным влияниям. Заранее, конечно, трудно что-либо предвидеть. Решайтесь, молодой человек. Аут Цезарь, аут нихиль.
Федя не понял последней фразы профессора, произнесенной
Ведь на визит к профессору Федора толкнула любовь. Не забывайте, ему было всего двадцать лет. Она же… Ее звали Вероника Леонидова, она окончила какую-то экспериментальную школу, училась на четвертом курсе, хотя, заметьте, ей было только девятнадцать, и она была красива, как… впрочем, не будем вдаваться в подробности. Федя не был силен в метафорах, и, по его мнению, все сравнения доказывали бы только, как некрасивы остальные женщины рядом с Вероникой. И ему тем более было обидно, что на него Вероника внимания не обращала, за исключением разве того случая, когда назвала скучным дураком. Этот-то случай и побудил Федю пуститься на поиски знаний, забросить бокс и стрельбу и проливать потоки слез над таблицами интегралов. Федя решил поумнеть, сделаться интересным, остроумным собеседником, поражать окружающих своей эрудицией и глубиной философского мышления…
Объявление на заборе потрясло Федора, предложения профессора Перепелкина просто очаровали, но… Было о чем подумать.
«А что, если… — думал Федя. — Ага! Значит… А если постарею на десять лет, ну, это пустяки, а если — на двадцать? А болезни? Хотя, никогда ничем не болел. М-да… А если так жить… Дурак! Обидно… Нет, лучше в омут… И еще оскорбления терпеть…»
— Профессор, я согласен, — произнес Федор твердо. — На все согласен! Скажите, что нужно делать?
— Тогда поспешим, — сказал профессор. — Мне с каждым днем все хуже и хуже. Сами видите, — Сергей Иванович кивнул на небольшую полку над кроватью, заваленную пузырьками с микстурами и горами таблеток. — Подвиньте сюда тот аппарат, что у окна. Осторожно! Это же прибор! Ну и силушка у вас, Федор, даже страшно становится. Включайте в розетку. Так… Помогите-ка мне. — Профессор, охая и ахая, поднялся с подушек и склонился над прибором. Он долго возился, включал и выключал какие-то лампочки, чем-то щелкал и что-то ввинчивал и отвинчивал. Затем укрепил на голове Федора шлем со множеством каких-то иголок и проводков, укрепил такой же шлем на своей голове. Перекрестился, сплюнул через плечо и произнес: — Ну, поехали! — И нажал кнопку.
Свет померк в глазах Федора. Ощущение было таким, словно он получил пару добротных ударов в челюсть.
Какое-то время Федя и профессор были без сознания. Первым очнулся Федор. Он заметил, что прибор, видимо автоматически, отключился, и что уже поздно. Профессор все еще лежал с закрытыми глазами — и Федю это испугало.
«Не помер ли старик, чего доброго, от всех этих экспериментов?» — подумал Федя, участливо снимая с профессора шлем и отодвигая аппарат на прежнее место, к окну. Отыскав на полке с лекарствами пузырек с нашатырным спиртом, Федя поднес его к носу профессора, и только тогда тот очнулся и застонал. Прибежала женщина в белом халате. Профессор принялся глотать пилюли. И Федя, сообразив, что теперь не до него, осторожно вышел из комнаты, отыскал в коридоре свои ботинки, надел пальто и, тихо прикрыв за собой дверь, ушел.
Так он и не понял, обменялись они с Перепелкиным содержимым мозгов или нет? Удался опыт или нет? Пока это Федю не особенно волновало. Он возвращался домой, ему очень хотелось спать, а в голове чувствовался какой-то непривычный зуд. Должно быть, профессорские мысли обживались в просторных извилинах сравнительно малонаселенной Фединой головы.
На следующий день Федя проснулся непривычно рано. Сна не было. Часы на письменном столе показывали половину шестого.
Первая мысль, которая появилась:
«Где валерьянка?»
Федя ужаснулся. Мысль была явно не его, а профессорская. Отогнав эту мысль и десяток других: о близкой кончине, о всевозможных заболеваниях, покалывании в области сердца, ревматизме, болях в пояснице и печени, Федор подошел к зеркалу.
«Внешне я, во всяком случае, пока не изменился, — отметил он, созерцая полную скрытого достоинства игру бицепсов. — Вроде бы, здоров. Но откуда усталость, медлительность в движениях? Кстати, почему я так рано проснулся — старческая бессонница? Нет, с этим надо бороться. От всех этих профессорских недугов надо избавиться, пока они не укоренились. А теперь небольшая разминка».