Руны
Шрифт:
Сильвия медленно повернулась к нему все с тем же застывшим выражением. Принц уже стоял на дороге и протягивал руки, чтобы помочь ей выйти из экипажа; одно мгновение он держал в объятьях ее стройную белую фигуру, затем она проворно спрыгнула на землю и сказала:
— Хорошо, пойдемте.
Лицо принца вспыхнуло от оживления, наконец-то она согласилась выслушать его! Они сошли с широкой проезжей дороги и свернули в сторону, в прохладный, душистый сосновый лес, еще окропленный утренней росой и местами пронизанный солнечным светом.
— Взгляни на меня, Сильвия! — тихо попросил он. — Дай мне сначала прочесть в твоих глазах руны моей судьбы!
Она невольно вздрогнула. Руны судьбы! Эти слова внезапно пробудили в ее душе воспоминание о том часе в Исдале, когда она, ничего не подозревая, с насмешкой спросила, какую судьбу предсказали руны загадочной надписью ее несчастному дяде, и получила от Бернгарда суровый, мрачный ответ: «Смерть!» По ее телу пробежала дрожь; ей захотелось убежать, ей показалось, будто из чащи леса отдаленное эхо донесло это страшное слово, но теперь было уже поздно — путь, по которому они шли, тоже был указан судьбой, жребий был брошен.
14
К визиту Сильвии и принца в пасторате отнеслись по-разному. От всего сердца был рад ему лишь пастор Эриксен; он предполагал, что на этот визит было получено разрешение министра, и потому видел в нем окончание семейной распри. Одного только он не понимал: почему его будущий зять отнесся так холодно к предупредительности родственников и избегает всяких разговоров об этом. Зато он отвел душу перед Куртом, который волей-неволей должен был слушать, хотя его голова была занята совсем другим.
Из окна рабочего кабинета пастора был виден садик, в котором Инга и Филипп продолжали выяснять свои отношения. Очевидно, это им не удавалось, потому что через некоторое время они позвали Христиана Кунца: Курт был так занят своими наблюдениями, что иногда совершенно не слушал пастора и отвечал невпопад. Он испытывал величайшее желание выскочить в сад и положить конец этому разговору, но пастор все не отпускал его.
Между тем жених и невеста были в гостиной. Бернгард стоял у окна, скрестив руки, Гульдур же прибирала в комнате; потом она подошла к жениху и сказала вполголоса:
— Ты не в духе? Ты, кажется, не рад их приезду?
— А ты рада ему? — спросил он, не изменяя позы.
— Твоя кузина была очень мила со мной, и мне, конечно, следовало бы быть ласковее, но мы не можем говорить без переводчика, оттого я и была так молчалива.
Бернгард обернулся и обнял невесту за плечи.
— Ты вела себя именно так, как следует, моя умная, гордая Гильдур! Ты не ударила перед ними в грязь лицом… благодарю тебя!
Это была похвала, но в тоне Гоэнфельса слышались волнение и гнев. Вдруг он бурно привлек к себе невесту, и несколько горячих поцелуев обожгли ее губы. Она с изумлением, почти растерянная, вырвалась из его объятий
— Бернгард, что с тобой?
— Что со мной? Разве я не могу поцеловать свою невесту?
— Ты никогда не целовал меня так.
Действительно, холодный, мимолетный поцелуй, который она получала от жениха встрече и расставании, был вовсе не похож на эту почти дикую ласку.
Гоэнфельс возразил деланно шутливым тоном:
— Ты должна принимать меня таким, какой я есть. Я не гожусь в галантные кавалеры, как дамский угодник принц Зассенбург, который всегда весь к услугам своей дамы.
— Своей дамы? В самом деле, он так сопровождает Сильвию, точно имеет на это право. Они обручены?
— Пока еще нет, но что это будет, кажется, нельзя сомневаться. Однако довольно о них. У меня есть к тебе просьба, Гильдур, большая просьба… Ты выполнишь ее?
— С удовольствием, если смогу.
— Разумеется, сможешь. Наша свадьба назначена на конец октября, но зачем, в сущности, мы будем так долго ждать? Что мешает нам обвенчаться через месяц? Скоро я отправлюсь с Куртом в давно задуманную поездку на север; тем временем в Эдсвикене все будет подготовлено, и как только я вернусь, мы отпразднуем свадьбу… Ты согласна, не правда ли?
Он говорил торопливо, стремительно, слова буквально слетали с его губ.
Гильдур была так удивлена, что в первую минуту не знала, что ответить.
— Но почему? — спросила она, наконец. — По какой причине?
— Потому что… потому что в таком случае Курт мог бы быть на нашей свадьбе. Он самый дорогой мой друг, и мне не хотелось бы, чтобы он отсутствовал в такой день.
— Отпуск Курта Фернштейна кончается через месяц, а вы предполагаете путешествовать именно столько времени.
— Так мы вернемся раньше. Скажи только «да», а все остальное, все уладится.
Но Гильдур покачала головой и сказала спокойно и решительно:
— Нет, Бернгард, нельзя.
— Почему? Неужели для тебя так важно все это шитье да вышиванье для приданого? Что не будет готово, то можно сделать потом, когда ты станешь моей женой; времени у тебя будет достаточно, а устройство Эдсвикена я беру на себя. Все вещи давно уже заказаны, и надо только написать в Дронтгейм, чтобы их выслали раньше. Не оставляй меня одного в долгие, темные, осенние месяцы, а не вынесу их! Ты ведь уже принадлежишь мне; я хочу, ты чтобы была полностью моей.
В настойчивости Бернгарда чувствовалось скорее лихорадочное нетерпение, чем любовь; может быть, другую невесту это расположило бы к уступчивости, но Гильдур осталась при своем мнении.
— Нельзя, — твердо повторила она. — Мы еще при обручении назначили день свадьбы; это день рождения отца, и он хочет отпраздновать его нашим венчанием. Весь Рансдаль знает это и что скажут, если мы так вдруг изменим свое решение без всякой уважительной причины и обвенчаемся буквально впопыхах?