Русь (Часть 1)
Шрифт:
Какая-то парочка заглянула было в комнату, но, увидев, что там есть люди, быстро поверну-ла от двери. Митеньке было приятно от мысли, что они подумают, увидев, как молодая женщи-на, сидевшая с ним наедине в дальней комнате, при нем поправляет прическу. Он опять увидел в пустой темноте зеркала мерцавшие еще более темным блеском глаза, сверкавшие бриллианты и тяжелую розу в густых волосах. Глаза молодой женщины несколько раз встречались в зеркале с его глазами, но она ничего не говорила, как будто их глаза независимо от этого вели свою линию и давали всему особый смысл.
Отдаленные
– Я хочу, чтобы вы ко мне приехали...
– сказала Ольга Петровна, вдруг повернувшись от зеркала. Она сказала это, странно прищурив глаза и с некоторой поспешностью, даже почему-то оглянувшись при этом на дверь. Потом, глядя прямо Митеньке в глаза, прибавила с закраснев-шимися щеками:
– Я вам скажу кое-что... женщина любит силу и новизну. Нет, сначала новизну, потом - силу, - поправилась она.
– Ну, идите...
Она, как бы шутя, неожиданно сама прижала свою руку к его губам, и Митенька, целуя руку, сам не зная, зачем он это делает, тихонько сжал ее. Молодая женщина не отняла руки, но опять настойчиво сказала:
– Идите же...
Когда он оглянулся на нее на пороге, она стояла спиной к двери и держала у щеки руку, приложив ее обратной стороной ладони к раскрасневшейся щеке, потом быстро отняла ее, когда, повернувшись, увидела, что Митенька смотрит на нее.
* * *
Была еще ночь, и дом ярко горел двумя этажами освещенных окон. Но уже было какое-то близкое предчувствие рассвета. Небо незаметно бледнело, и на нем уже яснее вырисовывались неподвижные темные силуэты деревьев. Внизу, где был пруд, дымился едва различимый в полумраке утренний туман и на траву сильнее пала роса.
В полутемной большой проходной узкой гостиной, где горел в углу высоко на камине только один канделябр, ходило несколько пар, ушедших от яркого света в уютный полумрак. Сюда мягко доносились звуки музыки и голоса молодежи. Некоторые сидели в глубоких креслах, тихо разговаривая между собой. На площадке перед домом тоже бродили пары.
Валентин Елагин, взяв с собой с закусочного стола бутылку портвейна и красного, уселся с Петрушей в полумраке одной из проходных гостиных.
Он выбрал мягкий низкий диван с овальным столом перед ним. Отсюда были видны в раскрытые высокие двери колонны зала, люстры, верхняя часть хоров с решеткой, и слышались отдаленные звуки музыки.
К ним подошла Ольга Петровна, незаметно пожав плечами на присутствие здесь Петруши.
Валентин, наливая вино, поднял голову и посмотрел на нее.
– У тебя что-то глаза блестят больше обыкновенного, - сказал он. (Когда Валентин пил, он всем близко знакомым женщинам говорил "ты".)
Ольга Петровна улыбнулась, ничего не ответив на это.
– Это хорошо или плохо?
– только спросила она.
– Хорошо, - сказал Валентин, - у женщины глаза всегда должны блестеть.
Подошла
У Валентина, - когда он пил, - бывало несколько различных стадий настроения: или он бывал мрачно молчалив и тогда противоречить ему было опасно, или впадал в созерцательно-лирическое настроение. Сегодня, по-видимому, он был в стадии лирического настроения.
– Вот сейчас я сижу здесь, - говорит Валентин, держа стакан в кулаке, как бы согревая его, - смотрю на тот уголок хоров с люстрами и колоннами, и мне вспоминается Москва. Я не знаю, где я видел такой уголок, но он напоминает мне именно Москву. Хорошо бы сейчас в трактире Егорова в Охотном ряду заказать осетрину под крепким хреном, съесть раковый суп в "Праге" и выпить бутылку старого доброго шабли с дюжиной остендских устриц.
– Собираетесь на Урал, Валентин, а мечтаете о Москве?
– сказала Ольга Петровна, уютно привалившись к спинке дивана близко от Валентина.
– Я люблю две вещи, - сказал Валентин, - Москву и Урал.
– А женщин, Валентин?
– Женщины входят туда и сюда. В Москве одни, на Урале - другие.
Баронесса Нина сидела рядом с Ольгой Петровной и, кутаясь в белый мех, с некоторым страхом наивными детскими глазами смотрела на Валентина, как бы боясь, что он скажет что-нибудь ужасное.
– Да, на Урале совсем другие, - прибавил, помолчав, Валентин. Когда-то я любил душистых женщин в парижском белье с длинными, длинными чулками... может быть, потому, что я по рождению своему и воспитанию принадлежу к той среде, где носят только парижское белье и имеют тонкие духи. Но теперь я хотел бы совсем другого: грубого и простого. Простого в своей первобытности. Что может быть лучше: соблазнить молодую, пугливую как лань скитницу из уральских лесов и пожить с ней недели две.
– Здесь же девушки, Валентин!
– сказала Ольга Петровна, смеясь и прижимая к своей груди голову подошедшей Ирины.
– Все равно... все это она узнает и сама. А раньше или позже - это не имеет значения, - сказал спокойно Валентин.
– Ты поняла теперь его?
– сказала баронесса Нина, быстро повернувшись к Ольге Петро-вне, как будто только и ждала этой фразы.
– Он говорит иногда такие вещи, что я прихожу в ужас. Но он так приучил меня к этому, что я теряюсь... Теряюсь, так как перестала уже разли-чать, в чем ужас и в чем нет ужаса.
– Это и хорошо, - сказал, не взглянув на нее, Валентин, - человек к этому и должен идти. Или найти какую-нибудь сартку или черкешенку из глухого аула, - продолжал он, - это заманчиво: рядом с тобой дикое существо, не знающее добра и зла и совсем не тронутое мыс-лью. Девственный тысячелетний цветок Востока. Я люблю Восток, - прибавил он, помолчав, потому что нигде так не чувствуется старость и древность земли, как на востоке. Лежать в степи под звездами, есть руками жирную баранину и не чувствовать движения времени. В этом - всё.